«Боже мой!» — Тереза больше не хотела врать самой себе. Скрывать свои чувства за словами «может быть», «экстравагантный, но приятный», «достойный», «как в романе». Если бы кто-нибудь ей раньше сказал, что она будет с таким тайным наслаждением смотреть на это немолодое, с морщинками у глаз и рта лицо, она бы не поверила. Да, что там не поверила, сильно обиделась бы на сказавшего такую глупость. Сейчас эти морщинки ей казались такими, такими … Там в ресторане, сидя напротив Деклера, ей остро захотелось коснуться губами этих самых морщинок, а ее сердце при этом ухнуло куда-то вниз живота.
«А этот чурбан ничего не заметил!» — подумала Тереза, но тут же отругала себя. — «Я — бесчувственная скотина. У человека трагедия, а я со своими поцелуями. Боже мой, какая я оказывается испорченная! Хуже Дженни!».
Трагичность событий происшедших вокруг Деклера, ее собственное печальное возвращение, которому еще предстояло развернуться в свою трагедию, обострило все чувства Терезы. Заставило ее взглянуть на мир по-другому, понять, как все быстро и безжалостно может измениться. Когда Деклер спросил ее, хочет ли она продолжать путешествие вокруг света, для нее это прозвучало, как «хочешь ли ты быть рядом со мной», а ее слово «да» — словно то «да», которое произносят перед алтарем в церкви. Но приличия…
«Черт бы побрал эти приличия!» — подумала Тереза и вытерла рукой слезу, появившуюся в уголке глаза. Приличия заставили отказаться от денег, которые прямо предложил этот невозможный человек.
«Все равно я ничего не могу поделать,» — подумала Тереза. Трагическая смерть жены Деклера надежно преграждала ей путь к предмету своей неожиданной любви. Ее неприязнь к этой русской авантюристке с ею смертью никуда не девалась. Даже уйдя из жизни, русская не подпускала Терезу к Деклеру.
«Деклер сказал, что хочет, чтобы все было, как раньше,» — подумала Тереза. — «Конечно же, он имел ввиду их прежнее, спокойное путешествие. Он, его жена, воспитанник Генрих и она — Тереза, где-то сбоку».
«И все же я есть в его мыслях. Я тоже часть того, чего он хочет».
Как у любого другого человека, мозг Терезы сконцентрировался на более выгодном для себя. «Я тоже часть того, чего он хочет». А дальше мысли Терезы потекли в совсем уже фривольном направлении, и в этот раз она не стала их останавливать. Она просто закрыла руками лицо, словно кто-то посторонний мог бы увидеть то, о чем она сейчас думала и чем наслаждалась.
— Только бы у него все получилось. Только бы у него все получилось, — прошептала Тереза.
Оставалось только ждать. Ждать стука в дверь. Два коротких и один длинный.
Сцена 53
— Мистер О’Хара, я ухожу, — в общую комнату, заглянула миссис Гановер. Обычно в комнате сидело несколько репортеров, и она была наполнена шумом печатающих машинок. Но на Сан-Франциско уже опустились сумерки, и сейчас в комнате был только один человек, репортер отдела политики и географии Патрик О’Хара.
Он сидел за своим столом, стоящим у окна, и перебирал какие-то бумаги. Лампу мистер О’Хара не стал зажигать. Ему хватало того света, что проникал в комнату от уже светившего газового фонаря на улице. Редакции «Метрополитена» повезло. Она располагалась на Маркет стрит, на которой уже несколько месяцев как сделали газовое освещение.
— Что с вами, мистер О’Хара? — спросила миссис Гановер, секретарь главного редактора. Она была женщиной в возрасте и давно научилась разбираться в настроениях людей, особенно мужчин.
— Немного устал, миссис Гановер, — ответил Патрик.
— Вот и идите домой, — заявила женщина. — Меня заодно проводите.
Патрик и миссис Гановер одновременно засмеялись. Миссис Гановер с мужем снимали хорошую квартиру в доме напротив редакции. Если бы Патрик захотел ее проводить, то ему пришлось бы пройти не больше десятка метров.
— Ну, раз не хотите провожать, тогда до завтра, — попрощалась секретарь главреда. — Ночной сторож уже пришел. И, пожалуйста, не пугайте его собаку.
У ночного сторожа был большой и свирепый африканский риджбэк, рычавший на всех и вся, но прятавшийся за ноги хозяина, когда мимо проходил О’Хара. Патрик давно заметил за собой эту особенность. Где бы он ни был: в старушке-Европе, в экзотическом Китае, в надувающей щеки Америке — собаки его боялись. Что-то они чувствовали своим носом. И Патрик догадывался что.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Патрику О’Хара было под пятьдесят, и он родился далеко от западного побережья Америки. Это был небольшой портовый городок на севере Ирландии, который англичане назвали Ларне. Как раньше его называли сами ирландцы никто к моменту рождения Патрика уже не помнил. Побережье Англии было совсем недалеко, и каждый день корабли, баркасы и просто большие лодки сновали от одного берега к другому. Они перевозили зерно, шерсть, людей, но были грузы поинтересней. В подготовке этих «интересных» грузов участвовал и сам Патрик.
Дело в том, что его отец был могильщиком и как только Патрику исполнилось пять лет, а его руки и ноги приобрели какую-никакую силу, отец пристроил сына к делу. Патрик стал членом бригады резеректоров. Маленький, худой, а где ему набраться жиру, когда вся их семья жила впроголодь, он как никто другой подходил в этот дружный коллектив. Кроме отца в бригаде было еще трое человек, а Патрик был пятым. Когда отец привел его ночью на кладбище, остальные трое радостно стали хлопать мальчишку по плечам и говорить, что теперь, с Патриком у них дело пойдет на лад.
Работа, надо было сказать, была непростой. Днем отец Патрика и его бригада хоронили покойников, в которых недостатка не было, а ночью они их выкапывали. Трупы укладывали на повозку, которая тут же отправлялась на берег моря, где трупы перегружали в лодку. С первыми лучами солнца лодка отплывала к берегам Англии, где ценный груз уже ждали. Придумал этот бизнес доктор Хаччингтон, пожилой англичанин, имевший практику недалеко от городского кладбища.
Чтобы родственники захороненных ничего не заметили, приходилось идти на ухищрения. Разрывалась не сама могила. Поблизости от нее, со стороны головы покойника снимался дерн и копался узкий наклонный тоннель к «голове» могилы. Последние метры приходилось копать Патрику. Как только лопата стукалась о крышку гроба, ему передавали толстый буравчик. Патрик сверлил отверстия в верхней части гроба, со стороны головы покойника, как бы намечая окно. Когда это было готово, он вкручивал еще два бурачка с кольцами на конце, в которые была вдета крепкая веревка. После этого он мог вылезти наружу и отдышаться. Остальные брались за веревки и с силой дергала за них.
Бывало, что часть верхней части гроба отрывалась с первого раза. Тогда в тоннель снова лез Патрик и веревочной петлей зацеплял труп. После этого труп вытягивали наружу.
— Осторожней, — хрипло шептал тянувшим отец Патрика. — Не повреди. Иначе этот скряга Хаччингтон не заплатит хорошую цену.
Вытянув труп из могилы, бригада быстро засыпала тоннель и возвращала не место дерн. Причем одежду и драгоценности, если они были, не брали, а бросали обратно в могилу. За вскрытие могилы, если поймают, назначат штраф. Кража одежды, а тем паче драгоценностей, для любого ирландца могла обернуться виселицей. А труп висельника, даже минуя могилу, сразу отправлялся по маршруту, который создал доктор Хаччингтон.
После трудовой ночи взрослая часть бригады на некоторое время задерживалась на краю кладбища для того, чтобы распить бутылку дешевого виски.
— За резерекшен! — говорили подельники и по очереди прикладывались к бутылке. Патрик сидел рядом и клевал носом. Он сильно уставал, и ему хотелось спать. Потом ему объяснили значение этого английского слова. Оказывается, они воскрешали людей. Несколько месяцев Патрик в это верил. Но потом встреча с доктором Хаччингтонов показала, что это совсем не так.
А собаки боялись трупного запаха. Так считал мистер О’Хара. Обоняние то у них сильное. Ему самому порой казалось, что он до сих пор ощущает его.
Сцена 54
Иногда доктор Хаччингтон брал один из трупов себе. Члены бригады обычно шумливые и развязные, в присутствии доктора больше молчали и, получив свои деньги, старались убраться прочь. Но в такие дни доктору Хаччингтону требовался помощник, и он брал с собой Патрика. Как не хотелось мальчишке спать, но за помощь доктор давал несколько медяков, на которые можно было вдоволь наесться.