Особенность этой работы состояла в том, что значительная ее часть производилась для ускорения путем переговоров по прямым проводам, связывавшим Ставку со штабами фронтов и Петроградом.
Каждое утро в 10 часов государь во время своих пребываний в Ставке принимал от начальника штаба доклад о положении на фронтах, для чего регулярно приходил из губернаторского дома, где жил со своей свитой, в управление генерал-квартирмейстера. После оперативного доклада возвращался и в своем кабинете принимал приезжавших к нему с очередными докладами министров, сановников и шефов иностранных миссий.
Около полудня работа в штабе прерывалась для завтрака, который сервировался в две и даже три очереди вследствие многочисленности чинов Ставки в большом ресторанном зале одной из главных гостиниц Могилева. Сидели мы за маленькими столиками по управлениям, а в глубине зала находился большой стол, за которым располагались начальник штаба, начальники управлений Ставки и приезжие должностные лица, поскольку не были приглашены к царскому столу.
Во время пребывания Николая II в Ставке на завтрак к его столу в губернаторском доме приглашались по очереди все чины Ставки и приезжающие к нему с докладами лица. Завтрак продолжался недолго и состоял из двух простых блюд; на маленьком столике у дверей на балкон ставилась закуска, и государь хозяйским оком следил, чтобы все могли подойти к закусочному столу и выпить рюмку водки, особенно мы, младшие чины, которым преграждали дорогу старшие начальники и именитые сановники. За стол садилось, считая свиту, человек 20–25. После еды все выходили в гостиную и становились вдоль стен, образуя «серкль» (круг), во время которого император, куря папиросу, разговаривал с кем-либо из приглашенных. «Серкль» продолжался минут 15–20.
Часа два после завтрака посвящались отдыху и прогулкам, которые мы предпринимали уже не верхом, а на автомобилях, выезжая в окрестные леса и урочища. Государь со своей свитой также регулярно и во всякую почти погоду предпринимал такие прогулки.
После отдыха работа в штабе продолжалась до обеда, который сервировался в шесть вечера в том же порядке, что и завтрак. Офицеры, семьи которых жили в Могилеве, обедали обычно дома.
К обеду за царский стол изредка приглашались отдельные чины Ставки по указанию самого государя (это считалось знаком особого внимания). За стол садилось всего человек 10–12.
Иногда по вечерам в местном театре устраивались кинематографические сеансы, на которых присутствовал и государь с наследником, когда тот был при нем в Ставке. Приход Николая II в театр оркестр встречал Преображенским маршем, причем все стояли, ожидая входа государя в губернаторскую ложу.
В эти дни обычная публика в театр не допускалась, все ложи распределялись между иностранными миссиями, царской свитой и отдельными управлениями штаба. В ложах сидели жены чинов штаба, а их мужья со всеми остальными располагались в партере. Наша «морская» ложа находилась рядом с ложей японской миссии, и японцы по своему обычаю встречали мою жену низкими поклонами «с шипением», к чему она никак не могла привыкнуть и всегда пугалась.
Государь, будучи сам добрым семьянином, благосклонно относился к пребыванию жен чинов Ставки в Могилеве, и потому многие из них, кому удалось получить подходящие квартиры, семейно там обосновались.
Некоторые из нас, правда немногие, вели открытый образ жизни, приглашая гостей к чаю, а иногда и к обеду. У моей жены за чаем обыкновенно собирались, помимо моряков, члены нашего приятельского кружка – дипломаты и гражданские чиновники, некоторые лица царской свиты и представители иностранных миссий. За ужином гостями у нас бывали генерал Иванов и адмирал Русин с несколькими моряками и двумя-тремя лицами свиты. Обед накрывался не более как на десять человек, и, когда нашим гостем был генерал Иванов, мы за обеденным столом и после в гостиной выслушивали длиннейшие истории генерала из времен его далекой молодости, причем рассказчик иногда посреди повествования всхрапывал на минутку, и все присутствующие в почтительном молчании ожидали его пробуждения и продолжения бесконечного повествования.
Гостей принимали еще три-четыре семьи. А дипломатическая канцелярия, состоявшая из холостых, устраивала иногда большие приемы на 30–35 человек, на которых выступали любители: певцы и музыканты из нашей среды. Так же оживленно проходили большие приемы, устраиваемые со свойственным ему радушием В.Р. Вреденом, располагавшим большим помещением в старом помещичьем доме.
Такова была «светская» жизнь Ставки, положительная сторона которой состояла в том, что на приемах наряду с забавами и «дамскими» разговорами происходил обмен мнениями по важным вопросам нашей внутренней политики, цель каковых была довести до сведения государя через посредство бывших на этих приемах лиц его свиты истинное положение вещей в России, служившее предметом все более нараставшего беспокойства каждого из нас.
* * *
Наряду с этой, так сказать, повседневной «внешней» жизнью в Ставке велась скрытая, упорная, но, к сожалению, безнадежная работа, имевшая целью побудить государя изменить пагубное направление его внутренней политики, принимавшей все более и более опасные формы, чреватые самыми тяжелыми последствиями.
Непосредственным выразителем этой работы перед государем мог и должен был быть в Ставке один лишь начальник штаба генерал Алексеев, делавший ему ежедневные доклады. Фактически неся на себе все бремя ответственности за Верховное командование, он более чем кто-либо был озабочен возможным отрицательным влиянием на войска ведущейся внутренней политики.
Помимо этого многие общественные деятели, и в первую очередь председатель Государственной думы М.В. Родзянко, отчаявшись добиться от правительственных и придворных кругов изменения направления нашей внутренней политики и отдавая себе отчет в пагубных ее последствиях, начали обращаться, особенно в период перед революцией, к генералу Алексееву с настойчивыми просьбами повлиять на государя.
В Ставке было известно, что генерал Алексеев, оставаясь после оперативных докладов с глазу на глаз с государем, несколько раз пытался поднять этот вопрос, причем шли слухи, что один раз разговор между ними принял патетические формы. Однако генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чуждую ему почву внутренней политики, не сумел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с необходимой твердостью, чтобы добиться желаемых результатов.
Но, увы, этого не могли добиться и значительно более искушенные во внутренней политике государственные деятели.
Специально с этой целью в Ставку приезжал член Государственного совета, бывший генерал-губернатор Туркестана Кауфман-Туркестанский, пользовавшийся особым расположением покойного государя Александра III. Зная, как почитал император память своего отца и ценил его бывших сотрудников, мы в Ставке возлагали на Кауфмана-Туркестанского большие надежды. Однако после продолжительного и крайне драматического, но безрезультатного разговора с государем он уехал из Ставки совсем расстроенный и даже больной.
Несмотря на искреннюю религиозность государя, не повлияло на него и замечательное, глубоко проникновенное красноречие отца Георгия Шавельского, который по своей