— Составишь компанию?
Первым желанием матроса было отказаться, но прочитав в глазах фараона, твердую решимость найти собутыльника, поник и кивнул головой.
— Вот и славно, — протянул Менкаура. — Где мы можем уединиться?
Матрос проводил фараона в небольшой трюм, откуда они прошли в небольшую каюту капитана. Скромно обставленное убранство каюты, ничуть не смутило Менкаура, наоборот обрадовало. Фараон сразу распахнул небольшое окно, и усевшись на деревянную скамейку приставленную к окну, и крепко прибытию к полу, он откупорил бутылку и наполнил граненные стаканы, неожиданно появившиеся у матроса в руках.
Разговор у них заклеился только спустя три полных бокала с горячительным напитком. Два противоположных человека, которых разделяли не только тысячелетия развития человечества, но условия жизни в детстве. Менкаура, вырос в царской семье, его воспитывал могущественный жрец Осириса. Фараон с детства привык к роскоши и власти. С другой стороны был бедный матрос Отта, названным древнеегипетским именем, из–за очередности своего рождения. Он был третьим сыном одного бедного торговца, самым младшим. А как известно третий сын в бедной Египетской семье был непозволительной роскошью. В отличии от роскошного детства, Менкаура, окруженного дорогими игрушками, услужливыми слугами и любящими родителями, Отто рос изгоем, его словно не замечали. С детства мальчик привык подбирать со стола объедки, которые не доели его братья. Донашивать их лохмотья. И изо дня в день, ловить на себе обреченные взгляды родителей, недовольных тем, что мальчик, ни смотря на лишения, наперекор судьбе остался жив.
— Долгие годы я боялся даже взглянуть отцу в глаза, — едва сдерживая слезы, признался Отто.
Хмель уже бурлил в крови столь одиноких в своем душевном пространстве мужчин. Фараон и раб, они словно заговорили на одном языке.
Менкаура внимательно выслушал все лишения, через которые прошел его новый друг, и грустно вздохнул.
— Моя жизнь может и отличалась от твоей роскошью в которой я рос, но ущербность отцовской любви всегда была для меня тяжелым бременем. Твой отец желал твоей смерти, мой же не верил в меня, и порой, я мечтал о смерти, чтобы не чувствовать себя ограниченным. Мои братья, ты видел этих великанов.
Матрос понимающе кивнул.
— Они вершили великие дела, держали в страхе свой народ, а я… я не такой… они называют меня пьяницей, за мою любовь к вину, а я просто от реальности их совершенного превосходства сбежать пытаюсь. Они не думают, что я устал, из года в год, изо дня в день, доказывать им, что я могу, что я достоин.
— Я тебя понимаю… — прервал его матрос, — мой отец, когда братья ушли на заработки, выгнал меня на улицу попрошайничать. И если бы не капитан Джек, так мы его между собой называем, то гнили бы сейчас мои косточки в какой–нибудь сточной канаве, в заброшенном пригороде Каира. И никто бы не оплакивал мое тело и не вспомнил бы мое имя.
Отто жалобно простонал и залпом осушил свой стакан.
— Мы с тобой так похожи… — едва ворочая языком заявил Менкаура, и ткнул пальцем в ключицу матросу. — Твои братья не принимали тебя в свою жизнь, мои братья принимали, но всегда давали понять, что я в их жизни лишний. Твой отец не хотел даже думать о твоем существовании, мой вечно требует от меня невозможного. Я же даже букашку не могу убить нормально, сначала извиняюсь перед божьей тварью, спрашиваю, довольна ли она была своей жизнью. Печально… Вот мои братья всегда все за меня решают и делают, а я вроде как неудачник… не при делах… Рожден не в радость, а в тягость.
Менкаура сложил губы трубочкой, и печально покачал головой.
— Ты странно разговариваешь, — заметил Отто.
Менкаура удивленно вытаращил глаза, и облокотился на деревянную раму распахнутого настежь окна.
— Почему странно? — спросил он, — я говорю, так же как и ты.
— Нет. Твоя речь похожа, но лишь частично. Мои родители копты, и капитан этого судна копт, и вся наша команда, поэтому мы знаем этот почти забытый язык, но в наше время в Египте не говорят на коптском, это устарело.
— Я с детства говорю на этом наречии, и все мои предки и говорили на нем, и весь наш народ.
— Ты постоянно говоришь о своем царском происхождении, ты правда веришь, что был фараоном? — удивленно рассматривая Менкаура спросил матрос.
— А ты не веришь? — прищурив один глаз, спросил Менкаура.
— Я верю только в то, что могу увидеть и потрогать, — сделав глоток признался Отто.
Тогда Менкаура, принимая слова матроса как предложение к действию встал, и вытянул вперед руки.
— Смотри. — заговорщицким голосом прошептал он.
Отто покачиваясь поднялся и до половины высунулся в окно, не ожидая чего–то необычного.
Менкаура тряхнул головой, выпрямил спину, и резко вскинул руки вверх. В тот же момент, за судном выросла стена воды. И если присмотреться, пока судно еще не отдалилось от водяной стены, то можно было заменить, как несчастные рыбы, попавшие в эту ловушку мечутся из стороны в стороны, пытаясь спастись.
— Вот это магия! — восторженно воскликнул Отто, и похлопал своего нового друга по плечу. — Как ты это делаешь? Ты колдун?
— Колдуны несут в себе зло, — почти обиженно ответил Менкаура, — я сын бога.
По взгляду Отто, фараон понял, что ему не верят и хлопнув себя рукой по лбу громко, с вызовом воскликнул:
— Как доказать тебе?
— А что ты еще можешь?
— Не знаю, — задумался Менкаура, — наверно только это. На самом деле, я рожден был в третий день Мехира, ровно 4500 лет назад. А мой отец…
Но Менкаура не договорил. Неожиданно у него за спиной возник Осирис, и громко рявкнул на разболтавшегося сына:
— Достаточно!
Звук его громкого голоса, эхом вылетел в окно и разлетелся над водой, оглушая всю долину. Менкаура вздрогнул и выронил стакан. Тот упал и вдребезги разбился.
Отто стоял не дыша, и смотрел на хрупкого подростка, так отважно кричащего на неведомого матросу великое существо, умеющее поднимать пучины. Но вместо того, чтобы отвесить маленькому нахалу оплеуху, и показать кто из них сильнее, Менкаура виновато потупил взгляд и пробубнил.
— Наверх! — приказал Осирис.
Менкаура склонил голову. Мальчик на глазах у пораженного матроса схватил фараона за ухо и потащил его на верхнюю палубу. Отто смотрел им вслед, пока они оба не исчезли. Он не мог понять, почему взрослые, крепкие мужчины, так трепещут от одного только звука голоса этого вульгарного и наглого сорванца. Чем–то он держит их, решил Отто, и поспешил вернуться к своей работе.
Но оказавшись на верхней ступени, он почувствовал на своем плече тяжелую, словно свинцовую руку. Отто обернулся и отпрянул. Из темноты вышел мальчишка, глаза его горели адским пламенем, и приблизившись к матросу, Осирис выдохнул ему в лицо: