Он, разгневанный, красный, часто моргая, заходил по палате.
- Про того Якушку Осокина велите сыскать!..
В дверях появился боярин:
- Шведский посольский человек Петра Ерлезунда да лекарь Давид Васмер челом бьют!
- Зови!
Вошли швед и немец. Первым приблизился к царю Ерлезунда:
- Король Карлус поручил мне известить ваше величество, что король польский готовится вести с вами войну.
- Спасибо королю за вести, да то я и сам ведаю... Ты, лекарь, молви, с каким делом пришел.
- Государь! Братья мои и друзья сосланы на север. За верную мою службу молю, государь, их воротить!
- С ворами заедино были! - ответил Шуйский. - Пущай там живут, куда повезены.
- Государь, - сказал Колычев, - а Ивашку Болотникова, мыслю, зря угнали. Человек он смутный, убежит. Его бы тут, в Москве, на цепи держать.
- Верно, человек он смутный! Вор!..
- Вор!.. - скрипнул в тишине нечеловеческий голос.
Все, вздрогнув, разом посмотрели в угол. В клетке, вися вниз головой, качался попугай.
- Вона - судья мудрый! - крикнул царь и часто, с кашлем и слезами, засмеялся. - А и впрямь, чего от вора ждать? Напиши, боярин, в Каргополь: Ивашке глаза вынуть да немного погодя посадить его в воду!
- Царь целовал крест, - тихо проговорил немец и двинулся к Колычеву, - царь целовал крест, дал слово - я сам слыхал!
- Казни-и-им! - протянул боярин и махнул рукою.
- Blut ist nicht wasser!*
_______________
* Кровь - не вода! (Нем.)
- Чего молвил? Квасу? - смеясь, переспросил Колычев.
Тогда оба они - Васмер и Ерлезунда, - как по уговору, поклонились и вышли.
Придя на Посольский двор, швед что-то записал в своем дневнике.
2
"Город - деревянный рубленый, а башен по стенам семь... А тот
город строение давних времен; башни строены шатровые, и те башни и
городская стена и во многих местах кровли и лестницы, что из города
на городскую стену ведут, обвалились..."
Ветер дует с Онеги, гонит на город чахлое мелколесье; дымит снегом близкий, срезанный рекою небосклон. Тут и там торчит из земли окатистый черный валун - скачет в тоскливом раздолье былинный конь-камень. Полозья свистят по льду: каргополы идут Онегою к морю "по соль".
Город уныл. Да и нет его вовсе. Так, едва приметный езжалый путь кружит в поле от избы к избе за ветхой стеною. Глушь. Медвежий закут. Избы рублены из толстого, в обхват, кондового леса, с высокими резными трубами и деревянным коньком.
На берегу, где сложена вываренная соль, солевозы ругают городского сотника Меркула:
- Откупщик! Правды в тебе нет нисколь! С соляной рогожи берешь по три и по пять денег за то лишь, что из саней на берег переносить!
Меркул, кряжистый, с раскосым лицом и мерзлыми - подковой - усами, смеется:
- Шолчи-молчи! Стану править на вас извозное - за брань накину по деньге!..
Ссыльные проходят берегом. Среди них - немцы, взятые вместе с болотниковцами в Туле. Стали у часовни с крестом, увешанным пестрою ветошью, смотрят на реку.
- А побьют они его, - говорит один, - поделом то будет!
- Злой человек! - отзывается седой длинноносый немец. - Жалко, что народ здесь очень смирный.
- Эк ты, брат, все дрожишь! Занедужил, што ли?
- Ничего. Это старость...
И немец машет маленькой, озябшей рукой.
На Онеге и озере Лаче рубят лед. Выколотые многопудовые "кабаны" громоздятся у полыней. В сумерках от зелени льдин отражаются ломкие лучи каргопольских звезд. Дорогою в Пудож бредут на стоялый двор озерные ледорубы.
В жарко натопленной избе сидят каргополы и поморы.
- Господи Исусе Христе! - доносится со двора.
- Аминь! - отвечает хозяин и впускает гостя.
Русая девка в вышитом сарафане собирает на стол. Расставляет пузатые чаши, несет мисы грибов - подъелышей и обабков.
Со двора постучали.
Отряхая снег, в рваных сапогах и тулупе вошел слепец. Молодой, со светлыми прямыми волосами, с дырьями прожженных глаз и опалинами меж бровей.
- На Пудож мне, - тыча клюкою в пол, сказал он, - застыл. Ноги в коленях свело, маленько персты ознобились...
- Садись, убогий человек! Обогреешься, - может, и старину скажешь?
Лоб его заиграл, краснея и рубцуясь.
- Скажу, люди! Доселе не сказывал, а скажу!..
Его накормили.
- А ты-то не ссыльный будешь? Не с города ли? - спросили каргополы.
Он не ответил. Только жженые рубцы сильней зачернелись на лице.
Хозяин, седой румяный мужик, вздохнул и сложил на животе руки.
За столом перестали есть. Слепец заговорил, прямой и страшный, уходя головою в тень божницы:
А взойдут человечи да на шелом, на гору,
А згленут человечи да ино вверх по земли:
Чем-то мати земля изукрашена?
Изукрашена мати земля тюрьмами,
Теми ль хоромами, что о двух столбах с перекладиной...
Стало тихо.
- Беглый! Вестимо! - тихо сказал хозяин.
Слепец обернулся на голос, промолчал и снова заговорил:
А взойдут человечи да на шелом, на гору,
А згленут человечи да ино вниз по земли:
Чем-то мати земля принаполнена?
Принаполнена мати земля приказными,
Лжою-неправдою мати земля стоит...
Протекала река да огненная,
От востоку-то протекала да вплоть до западу.
Ширина, глубина да ненамерянная.
Через огненну реку да перевоз ведь есть.
А ишол человечишко, да он зарывчив был.
Он и стал у перевозчиков выспрашивать:
- А вы молвите, пошто река - огненна - течет?
Отвечали перевозчики: то - издревле.
Лютовал-гневовал тут собака-царь.
Рыл-метал людей в воду на двенадцать верст.
В та поры и стала река огнем-от течь,
Искони-де со дна пышут утоплые...
Отъезжал человечишко за сини моря.
А была ему поветерь попутная.
Он и в турках был и в латынах живал
И повсюду правду искал, выспытывал.
Наезжал человечишко вобрат на Русь.
А была ему поветерь попутная.
Он и стал тут дворян поворачивать.
Бояр и приказных поколачивать:
- Ты вставай, вставай, безымянной люд!
Выдыбай скорея со речнова дна!
Ты вэойди-ко на гору, на круг шелом,
А зглени, какова мати земля стоит!
Да тут скоро ему и конец приходил.
Обступила сила кругом-вокруг несметная,
Загасили ему очи - жогом пожгли.
Он и сам про себя старину складывал...
- Беглый и есть! - сказали в углу. - А хороша старина. Век бы слушал.
- Ну, пойду, - проговорил слепец.
Кто-то сильно затряс ворота. Хозяин, без шапки, выбежал во двор...
- Шолчи-молчи! - послышался в сенях чей-то шепот...
Вошел хозяин.
- Ну, ступай, - сказал он слепому. - Проведут тебя. Человек один с тобой на Пудож идти хочет.
Слепец вышел из избы. Снег захрупал под его ногами. На дворе стоял сотник Меркул.
- Человек вперед пойдет. Ступай за ним! - И звонкое бревно заложило изнутри ворота.
Слепец пошел по дороге, чутко следя за хрусткими шагами, - провожатый быстро уходил вперед. Вдали ледяным белым щитом лежала Онега. Меркул повел к реке, к ледокольням. Слепец завозил клюкой по снегу - потерял дорогу, остановился, потом быстро двинулся по льду.
Начались полыньи.
Меркул вел прямо к воде. Перешагнул. Слепец раздул ноздри - почуял воду - обошел полынью. Певучие, звонкие осколки крошились под ногами.
Меркул споткнулся и, громко выбранившись, впервые подал голос. Слепец остановился. (Вода была рядом.) Сказал:
- Жаловал до уса - жалуй и до бороды!.. - И бросил суму; из нее выкатилась на лед баклажка.
- Признал?! - закричал Меркул, вернулся и подошел вплотную. - От меня бегать не мысли! - Он легонько толкнул слепца, и тусклые блики, похожие на сабельные клинки, вспыхнули в густой, черной воде.
Меркул, натужась, поднял острую, выколотую поутру льдину и бросил в прорубь. Потом он подобрал баклажку, сказал: "Утопший пить не просит!" и, довольный, неторопливо зашагал по льду...
На самом дне неаполитанского Castello Nuovo стояли двое. Темный колокол рясы, казалось, врос в ледяные плиты пола. Узник качал курчавой головой на тучной шее и улыбался. Руку его тряс молодой монах.
- Наконец-то мне удалось свидеться с тобою!
- Да, Паскуале!
Узник широко раскрыл зеленые глаза, но солнце ушло из каменного мешка, и темная празелень глаз сменилась угольной чернотою.
- Какие вести принес ты? Что нового в мире? В этой дыре я не слышу ни о чем.
- У нас все по-старому. В Калабрии же крепко сидят испанцы, а о других землях я и сам не много знаю... Вчера вот по дороге в кармелитский монастырь встретил одного венецианца. Он резчик. Жил во время смуты в Московии, сидел там, как в плену. Рассказывал, что какой-то человек поднял простой народ: едва не взял Москвы, но потом его одолели и замучили в ссылке.
- Смотри! - сказал узник и взял со стола лист бумаги. - Вот что я написал: "Нынешний век убивает своих благодетелей, но они воскреснут!.."
Швед Ерлезунда отметил в своих записках:
"Царь сдержал клятву, как собака держит пост".
1929
ПОДВИГИ СВЯТОСЛАВА
1
Когда Святославу было четыре года, мать, вдовая княгиня Ольга, взяла его с собой в поход.