Избирательный закон 1816 года. Главным делом парламентской сессии 1816 года было принятие избирательного закона. Законопроект этот был представлен министром Ленэ, который с мая месяца заменил в министерстве внутренних дел Воблана, слишком подчинившегося графу д'Артуа. После бурных дебатов, тянувшихся в продолжение 14 заседаний, и столь же резких, как и в предыдущем году, закон был вотирован 5 января 1817 года 132 голосами против 100. В палате пэров этот закон прошел большинством всего 17 голосов.
5 февраля закон был опубликован. Согласно постановлениям хартии избирателями объявлялись все французы, достигшие 30 лет и платившие 300 франков прямых налогов. Для того чтобы быть избранными, нужно было иметь 40 лет от роду и платить 1000 франков налогов. Выборы происходили прямой подачей голосов в главном городе департамента, причем избирательные коллегии сами составляли свое бюро. Ежегодно пятая часть депутатов подлежала переизбранию. Этот закон, по данным официальной статистики, отдавал всю избирательную власть в руки 90 000 человек, удовлетворявших условиям ценза. Прямая подача голосов в главном городе округа (chef-lieu) сводила почти к нулю то исключительное влияние, которым пользовались крупные землевладельцы и сельские дворяне в окружных коллегиях при системе двухстепенных выборов. Но избиратели, платящие 300 франков прямых налогов, оказались гораздо более либеральными, чем предполагали Ленэ и доктринеры, авторы нового закона. Это с ясностью обнаружилось во время ежегодных выборов: при каждом частичном возобновлении палаты число независимых прогрессивно увеличивалось. Партия эта насчитывала в 1817 году 25 депутатов, в 1818 — 45, а в 1819 году—90.
При обсуждении двух законопроектов, одного — о смягчении закона, отменявшего свободу личности, и другого — о продлении до 1818 года закона, вводившего цензуру и систему предварительного разрешения для газет, обнаружилось, что среди крайних роялистов имеются ярые «защитники» свободы. Когда независимый Войе д'Аржансон повторил свой мужественный протест прошлого года, то вместо свистков слова его были встречены рукоплесканиями со стороны Ла Вурдоннэ и его друзей. Корбьер с негодованием протестовал против невыносимого полицейского режима. Вилле ль громко заявлял, что свобода слова представляет собою пустую формальность, если она не дополняется свободой печати. Впрочем, все ультрароялисты цинично признавались, что они единогласно вотировали бы те же самые и даже более суровые законы, если бы эти законы были предложены министрами из их партии. При обсуждении бюджета они проявили тот же дух систематической оппозиции, но не могли помешать разрешению займа в 300 миллионов, заключенного в видах скорейшего очищения французской территории от оккупационных войск союзников. Благодаря этому займу герцог Ришелье добился от держав удаления 30 000 солдат оккупационного корпуса.
Лионские волнения. Хотя ультрароялисты и лишились своего влияния в министерстве, но воодушевлявшие их чувства разделялись еще множеством должностных лиц. Об этом можно было ясно судить по той свирепости, с которой превотальные суды подавляли волнения, совершенно не носившие политического характера и вызванные весной 1817 года в нескольких департаментах неурожаем и дороговизной хлеба. Еще яснее это обнаружилось в июне при подавлении в Лионе заговора, в котором главную роль играли, по видимому, агенты-провокаторы дивизионного генерала Канюэля, бывшего лейтенанта Россиньоля в Вандее, и префекта Шаброль-Крузоля. Вплоть до сентября в Лионе свирепствовал террор, несмотря на все усилия пресечь его, делавшиеся генеральным комиссаром полиции Сенвилем, который в конце концов разоблачил перед министерством все эти безобразия. Мармон, посланный в Лион для расследования этого дела, был так возмущен, что потребовал предания суду Канюэля, ив докладе, представленном герцогу Ришелье, заявил, что «генерал тысячу раз заслужил смертную казнь и что, отправив на эшафот этого палача, король сделает истинно доброе дело и заслужит благодарность своих подданных».
Граф д'Артуа не мог простить Мармону этого доклада. Дело в том, что принц и окружавшие его лица рассчитывали воспользоваться лионскими событиями, чтобы запугать короля и поссорить его с его министрами. Надежда эта была разбита. Влияние Деказа росло изо дня в день, и ему удалось удалить из министерства одного за другим последних союзников ультрароялистов. Дамбрэ был заменен Паскье, а Дюбушаж и герцог де Фельтр принуждены были накануне частичных выборов 1817 года уступить место Моле и маршалу Гувион Сен-Сиру. Во время этих выборов в Париже из восьми депутатов не было избрано ни одного крайнего роялиста; Лаффит, шедший во главе списка независимых, был единственным кандидатом, прошедшим в первой же баллотировке, а его единомышленники были бы все выбраны во время перебаллотировки, если бы в последний момент не состоялось соглашения между доктринерами и крайними роялистами. Тем не менее, Делессер и Казимир Перье были избраны. В провинции независимые выиграли около 16 мест, и Ришелье и Ленэ начали уже испытывать некоторое беспокойство и подумывать об изменении избирательного закона.
Военный закон. Тронная речь 1817 года возвестила о предстоящем закрытии превотальных судов, о внесении законопроекта о рекрутском наборе и намекнула на скорую эвакуацию из Франции иностранных оккупационных войск. Внесенный еще прежде законопроект о печати был с многочисленными изменениями принят палатой депутатов, затем отвергнут пэрами, и цензурный режим продлен еще на год.
Закону о рекрутском наборе суждена была лучшая участь, и фактически он действовал до 1868 года. Со времени роспуска. Луарской армии состав французской армии был низведен до двух гвардейских дивизий и нескольких корпусов, рекрутировавшихся по областям путем вербовки волонтеров и называвшихся по имени своих департаментов, и наконец из национальной гвардии, главным командиром которой был граф д'Артуа. Но к моменту удаления иностранного оккупационного корпуса и вступления Франции в ряд великих держав необходимо было позаботиться о создании настоящей армии. Вербовка добровольцев не могла дать достаточного контингента, и хотя рекрутчина, ненавистная французской нации еще со времен Империи, и была торжественно отменена хартией, к ней, конечно, приходилось вернуться, но окольным путем. Теоретически армия должна была пополняться главным образом путем добровольного поступления на военную службу. Ежегодный призыв 40 000 человек должен был служить для пополнения войсковых частей. Все молодые люди, достигшие двадцатилетнего возраста, тянули жребий; вытащившие «плохие номера» состояли в течение шести лет на действительной службе; а в течение следующих шести лет они могли быть призваны в роты ветеранов, предназначенные для формирования резервной армии. Таким образом получалась на период мирного времени армия в 240 000 человек. Кроме того, закон определял правила производства в чины. Офицером мог быть только тот, кто прослужил по крайней мере два года в унтер-офицерском чине или окончил военную школу, причем третья часть мест подпоручиков предоставлялась исключительно унтер-офицерам. Две трети всех офицерских чинов предоставлялись по старшинству, и, за исключением особо выдающихся подвигов, нельзя было получить производства в следующий чин, не пробыв четыре года в низшем чине.
Ультрароялисты ожесточенно боролись с этим законопроектом. Они нападали на роты ветеранов, так как в течение первых нескольких лет эти роты должны были состоять исключительно из бывших солдат Империи. Но наибольшее их негодование вызвали постановления относительно производства в чины, так как этими постановлениями был решительно положен конец скандальному фаворитизму, восстановленному в 1815 году. Если не дошли до полковников с четырехлетним стажем, то зато происходили назначения маршалами эмигрантов, никогда не бывавших в огне, и капитанами — молодых людей, которые никогда не держали шпаги в руке. По мнению ультрароялистов, назначение офицеров было королевской прерогативой, и личное усмотрение короля не должно было стесняться никакими уставами. В палате Гувион-Сен-Сир заявил, что солдаты Империи создали славу Франции и что страна имеет право «гордиться этими людьми, которыми Европа не переставала восхищаться». Граф д'Артуа вмешался в прения письмом к королю, — письмом весьма резким, в котором он протестовал против отказа от прав короны, высказывал свое порицание политике, практиковавшейся со времени роспуска «бесподобной палаты», и возмущался министерством, отставки которого требовал. Людовик XVIII весьма остро реагировал на выходку своего брата и в очень решительном письме выразил свое твердое намерение всеми силами поддерживать министерство, пользующееся полным его доверием. Он не хотел «быть королем двух народов», и все усилия его правительства, заявлял он, направлены будут к тому, чтобы «содействовать конечному слиянию этих двух народов, раздельное существование которых и без того уже длится слишком долго, в один народ»[29].