Коля. Даст Катарсис, переживем эту смену. Что конкретно отягощает? Спроси, если есть нужда.
– Не знаю уже, что лучше: пойти к хранителям, там спрятаться, если не прогонят, или ждать смерти здесь.
– По кайфу быть сладкой булочкой, да?
– Не понимаю, о чем вы.
– Нехорошую позицию выбрал, Николай. Не протянет Катарсис руку жертве, когда придет час. Непомнящих губит отсутствие даже не опыта, а стремления отрастить зубы и выбрать другую роль в этой системе. Ну, ничего, Мирону всегда будут нужны те, кто старую рубашку постирает, порядок в доме наведет.
– Скажите мне, если можно спросить, каково это – быть изгоем?
– Спросил так спросил, – усмехнулся я. – И что тут ответишь? Образ жизни такой, Коля. По-другому пробовал, да не можешь. Не уходишь, когда страшно, не потому, что некуда возвращаться. Никто в Коробке не ждет, так оно и есть – не ждет, но не только поэтому вперед идешь. По кайфу мне жить в системе, где в любую минуту могу принять ислам – мазохист я, что ли? Этим манит Катарсис меня. Никогда не знаешь наверняка, доживешь до конца дня или нет. А еще – неизведанностью. Загадкой Катарсиса, которую никто не может разгадать.
– Да, странная у вас философия. Катарсис – наркотик.
– Еще какой. Думал, возьму «истому» и уйду навсегда. Не срослось. Другие у Катарсиса планы на меня.
Ну что, Николай. Пора спящих красавиц будить, да самим отдыхать ложиться. Вот и смена наша подошла к концу.
* * *
Уснул сразу. Снилась Коробка. Питон снился. Проснулся оттого, что лезвие к шее приставили – острое, холодное лезвие. Уже был в жизни пренеприятнейший опыт, чудом не лишился коробки. Хорошо запомнил это прикосновение.
– Ну что, просыпайся.
– Проснулся, – не растерялся я.
Передо мной, у кровати, с клинком, лезвие которого было приставлено к моей шее, сидел на стуле, как его Мирон прозвал, Кафка. Учитель русского языка и литературы.
– Бережет тебя Катарсис, Злой. Сохранил тебе жизнь. Не услышал ты криков, выстрелов, рек крови прилива в град Покоя. Не услышал ничего, хотя беспокойно спишь. И крика товарища своего, егеря – тоже. А звал ведь тебя.
– Все?
– Все, Злой. Только ты. Катарсиса любимец. На егере тоже поставил клеймо, выжил бы, если бы первым на меня не пошел. Будешь знать, вот тебе урок на чужих ошибках: и Катарсис бессилен, когда помеченный им на меня первым оружие направит.
Запомнил?
– Запомнил.
– Что снилось тебе, счастливчик?
– Назовись. Чем бы ты ни был, назови свое имя.
– А что, Кафку во мне не признал? Верно не признал, старый пройдоха. Вааром дразнят. Духом, как ты любишь говорить.
– Что ты такое?
– Каждый камень, лежащий у тебя под ногами, каждый ванак, пробегающий мимо, каждый костреб, каждый куст, каждый дар – глаза мои и уши мои.
– Теперь понял, что именно Гет, упокой Катарсис его душу, говорил.
– Да, не подвело чутье егеря. Смотрел мне в глаза, да не мог объяснить словами, что не ванака ободранного перед собой видит, а другое. Эта штука очень часто спасает вас, что вы чутьем называете.
– Мотылек ни при чем, да? Он не убийца, не потрошитель.
– Нет, подчинил его разум, взял его тело. Да бродил в его теле. Как и этого Кафку – у самого града принял, из Коробки шел. Память не до конца угасла, сознание тоже – наполовину я, наполовину он. Но моя часть сильнее. Он бы и хотел что-то предпринять, да не способен.
– Много еще в Катарсисе порождений, подобных тебе?
– Всякое здесь обитает, Злой, не мне тебе рассказывать.
– Почему мы видели тебя с Гетом у люка? Этот облик, это был ты?
– Я. Думал, ты смышленее окажешься, да поймешь, что к чему. Когда разделил нас на две половины в прямом смысле.
– Теперь все проясняется.
– Тебе еще в Катарсисе жить, изгой. Запомни урок номер два: увидишь бедолагу, разговаривающего с собой и отвечающего самому себе, проходи мимо, пить из одной кружки не лезь, да в кореша не набивайся. Может быть, уцелеешь, если Катарсис того захочет.
– Что будет дальше?
– Превратится град Покоя в пустые земли. В мертвые и опасные земли. Барышника в здешних краях не будет. Когда расцветет град Покоя вновь, ты уже будешь далеко от этого места. Есть у тебя все шансы, изгой, стать одним из главных любимчиков Катарсиса. Вижу, не боишься меня.
– Не боюсь. Ты пришел не по мою душу.
– Верно.
– Почему непомнящих? Ритуал такой?
– Их проще выманить, заманить и убить. Не понимают еще законов Катарсиса. Таких, как Захар – труднее. Знает, как все устроено. Но получилось и Захара в смуту ввести. Удачно карта легла.
А ты расскажи мне про свой страх, парень. Кровоточит рана. Видел я, как кровоточит. Лук свой потерял, лучник, да ключи от здравого смысла. Кровью весь истекаешь.
– Это мое. Что тебе нужно от меня?
– Пока это тебе нужно от меня. И ты это получаешь. Не задерживайся в граде Покоя. Держишь путь в Пустошь – и держи. В Мертвые воды не заходи, обойди со Спичкой. Портсигар забери егеря, не травил себя он, но тот ему дорог был – отдай его в Пустоши Грому. Друзьями крепкими были, как вы с Питоном. Будет ситуация в граде Тишины – буром переть не надо. Разверни лыжи, пережди в доме, в самом начале града, не ночь переживи, а утром отправишься дальше. И самое главное – распространяй слухи обо мне. Все, как было, намалюй изгойской братии. Чем больше меня будут бояться, тем проще будет на охоту выходить. Чрезмерный страх порождает нервяк. А нервяк порождает ошибки. Ошибки всегда несут за собой смерть.
Поспи еще, Злой. Закрывай глаза.
Я закрыл глаза.
– Не открывай, пока не досчитаешь до тысячи, если жизнь дорога.
Открыл глаза. Несвойственная тишина окутала град. Прав был ночной гость. Не слышал, как бушевали в граде реки крови. Не слышал ни выстрелов, ни криков. Ничего. Руки, ноги, головы, пальцы, одежда были разбросаны по всему граду. Все дома были пусты. Я старался смотреть прямо перед собой.
Мирона и казначея в граде тоже не было. Когда вышел за град, чтобы осмотреться, увидел Землекопа и казначея у линии хранителей. В комнатных тапках бежал барышник. В руках несли пожитки, а на горбу – большие сумки. Как и говорил Мирон – побежал к стражам. Да только не знал он, что будет в тапках бежать среди трупов.
Пацанов собрал в глубокую балею, стоявшую без дела в подвале дома Мирона. В восемь заходов вынес всех до единого к погосту.