эта вещь идеальна. С виду не опаснее ножа для конвертов, а на деле всё оборачивается вот этим. Я поискал кое-что в книгах, изготовил реактивы и нанёс их на эти отрезки ткани, сверху я капнул гной из раны графа, чтобы увидеть реакцию, и чем дольше она не наступала, тем больше я убеждался, что прав. Окончательного результата моего исследования ещё нет, но я уже готов дать свой ответ.
– Какой?
– Лезвие Пера было смазано двумя видами ядов, ми сенья. Один из них – Сонный Пурпур.
– Что это?
– Один из редчайших ядов. Его действие чрезвычайно медленное, поэтому самим по себе пользуются им единицы. Чаще его используют как замедлитель для других ядов, чтобы не убивать жертву сразу, а заставить её помучиться. Видите алый ободок по краю вот этого пятна? Это реакция на солнечные лучи этого самого пурпура, а гангрена и характерный запах из раны говорят о том, что основным ядом, которым Гарпия смазала лезвие, был Черноцвет, которым когда-то был убит король Эдгар. Но в его случае Сонного Пурпура не было, поэтому он и отмучился относительно быстро, если сравнивать с действием Пурпура. Черноцвет – баладжерская отрава, да, но купцы могут достать что угодно откуда угодно, даже из самой Псарни, и притащить хоть в недра Перевёртышей за достойную плату, так что неудивительно, что этот сомнительный товар оказался аж на краю света. Я не знаю, кто догадался смешать яды, Ночная Гарпия или этот эвдонский чародей, но одно я знаю теперь точно, ми сенья: мне искренне жаль, но против такого сочетания ядов нет противоядия, и даже самые дорогие безоары тут тоже бесполезны – лечение здесь только одно.
– А листья белоглава? Золотая Роса говорила, что это может помочь.
– Белоглав хорош, но только в том случае, когда мы говорим о гнойниках, а не об отравленном оружии. Он вытянет гной, но не яд. Погодите.
Фермин вынул из-за пояса тонкую серебряную палочку и провёл её концом вдоль стопы Эрнана. Стопа чуть дёрнулась, пальцы растопырились и сжались.
– Что же, рефлексы ещё не нарушены, – толстая бровь изогнулась удивлением, будто её хозяин ожидал увидеть иную картину.
– Это же хорошо? – вспыхнула надеждой Четта.
– Как сказать, ми сенья. Это значит, что яд ещё не поразил нервные окончания, но судя по этим пятнам и скорости распространения… у нас в запасе есть неделя, может быть, две.
– Веньё, дай мне сил…
– Ампутация тут была бы полезнее. Я всё ещё жду сообщение от своего старого друга из Виа де Монте. Может быть, ему известен состав против Пурпура. Мы учились с ним вместе, и он на нашем курсе был известен тем, что проявлял интерес к нетрадиционным наукам. Из-за одного несчастного случая в лаборатории ему, правда, запретили вести отличную от общепринятой практики деятельность, но он мог сохранить кое-какие связи с… впрочем, посмотрим.
– Поверить не могу, что такое могло произойти, – вздохнула Четта и нервным движением провела пальцами по лбу. Губы её затряслись. Роса, только что впорхнувшая в комнату, протянула хозяйке шкатулку с нюхательной солью. Но Четта не стала её открывать, а поставила на колено.
– Муж всегда хотел участвовать в настоящем бою, – тонкий палец остановился на виске и помассировал кожу, – грезил битвой. Он, видите ли, пресытился размеренной спокойной жизнью Альгарды, готовился к встрече с войском Теабрана, будто на парад. Никогда не понимала этой его радости, отговаривала его! Умоляла вернуться в Альгарду с нами, а он!.. Он был похож на дитя, которому в руки попали вместо оловянных солдатиков настоящие. Вы бы его видели, он не выглядел таким счастливым даже в день нашей свадьбы или когда родился Лаэтан! Будь прокляла та девица, Теабран, все те, кто задумал ту драку! Я виновата. Надо было быть настойчивее. В конце концов, надо было усыпить его накануне и вернуть домой завёрнутым в плащ! Всё я!
– Кхм-кхм… Прошу, простите неуместность моего вопроса, ми сенья, – замешкался Фермин, – но я слышал, что, несмотря на ваше участие в битве, вам пришло приглашение на коронацию. Ваш сын сказал.
– Да, и что?
– Вы поедете?
– Поехать – значит признать легитимность притязаний самозванца на престол. Эрнан на это никогда не пойдёт.
– Поразительная преданность.
– Глупость, – перебила лекаря хозяйка. – Глупость, упрямство и настырность. Муж никогда не признает короля. Признать его – значит признать поражение. А ты хотя бы раз видел, как он признавал поражение хоть в чём-то? Он умрёт, но не сдастся. Но не из верности, а из глупого упрямства. Даже если мы с детьми упадём перед ним на колени. Я бы уже давно присягнула королю, но муж – никогда!
– Может быть, стоит обратиться к Сальвадору?
– Сальдо? – наивный вопрос лекаря отвлёк Четту, увлечённую страданиями.
– Они же братья.
– Помнят ли об этом они сами? В мире нет более чужих друг другу людей, чем они.
– А Виттория-Лара? Когда-то они были друзьями.
– У мужа нет друзей.
– Но кто-то же должен иметь возможность повлиять на графа?
– Только чудо.
– К сожалению, моя профессия не располагает к вере в чудеса, но опыт говорит, что если не голос разума, то невыносимая боль рано или поздно заставит графа согласиться. Сейчас ему больно, да, но что такое настоящая боль, он поймёт совсем скоро, когда отрава поднимется чуть выше. Я, честно, не хотел бы до этого доводить.
– Иногда я, грешным делом, думаю, что желаю мужу испытать эту боль, – прошептала Четта и на мгновение замолчала. – Скажи, а в твоей лаборатории есть средство, которое её усилит?
– Ми сенья, я… – лекарь бросил взгляд на погружённого в глубокий сон графа.
– Фермин. Пусть это останется только между нами. Просто кивни, и я пойму. Я пойду на что угодно, чтобы спасти моего мужа. Даже на это.
Лекарь замешкался.
– Пожалуйста, сделай это, и благодарность моя будет соразмерна твоему труду. Дайте мне слово…
Фермин кивнул.
Глава 7 Искусство дипломатии
Когда граф Урбино прибыл на аудиенцию в Крак Виа де Маривет, его встретила не хозяйка замка, как того требовал этикет, а её казначей.
Чиро сидел в отделанном бархатом кресле в самом тёмном углу гостиной возле большой картины в дубовой раме – портрета Виттории-Лары, и, приоткрыв указательным пальцем затворку крохотного, спрятанного в перстень на изображении, тайного окошка в соседнюю комнату, наблюдал за происходящим внутри, параллельно занося какие-то пометки в книгу, лежащую у него на коленях.
В комнату вошёл старичок лет семидесяти, очень энергичный и очень подвижный. Обменявшись с хранителем казны графини учтивыми поклонами, гость сел в предложенное служанкой кресло в середине комнаты и взял протянутый кубок с вином.
– Ей-богу, Чиро, у вас невероятно жадные слуги, – буркнул граф, укоризненно косясь на содержимое кубка, будто оно было размазано по самому донышку. – Неужели в этом доме скупердяйство в порядке вещей? Налей ещё, красавица, – приказал он девчушке с кувшином. – Не жадничай – да, ещё… вот так, да, до самых краёв.
– Но сенья предупредила, что ваш лекарь запретил вам пить больше половины кубка в день, – попыталась возразить служанка.
– Тогда ей не следовало умолять меня приехать в Маривет, чтобы я пятеро суток трясся в карете по пыльным и душным шенойским долинам ради половины кубка. В самом деле! Мне не двадцать. А раз я потратил почти неделю своей и без того склоняющейся к закату жизни на тяжкий и полный лишений путь, то уж лучше я помру от разрыва сердца сейчас, прямо на этом ковре, опрокинув в себя больше прекрасного вина, чем мне разрешает мой шарлатан, чем доживу до ста лет, боясь выпить лишнюю каплю. Я слишком стар и болен, чтобы лишать себя гастрономических радостей, коих в нашем краю существует в избытке.
Чиро улыбнулся, оценив явно иронично настроенного гостя, и взглядом показал служанке, что всё в порядке и что, если слова графа Урбино вдруг станут пророческими, в этом не будет её вины.
– Предполагаю,