Читать интересную книгу Барабаны пустыни - Али аль-Мисурати

Многие страстно желали свершить чудо и раскрыть тайну, но потерпели неудачу, погибнув на полпути, или так и не вернулись, заблудившись в дуплах, трещинах, переплетенных ветвях. С каждой новой жертвой легенда пускала все более глубокие корни, ее священное сияние становилось ярче и обретало большую глубину. Когда дети спрашивали о тайне дерева, взрослые всегда рассказывали лишь половину известного им, с тем чтобы само время дополнило легенду, которая жила с людьми и не хотела умирать.

Ребенок, укрываясь зимними вечерами от холода в объятиях матери, просил ее: «Расскажи мне о дереве».

Мать вздрагивала и, произнеся: «Во имя аллаха, милостивого, милосердного», говорила:

— Да защитит нас аллах. Это, дитя мое, заколдованное дерево. На его вершине живут тысячи демонов, злых и добрых духов. Это, дитя мое, мир тех, кого мы не видим… Да сохранит нас аллах от зла дьяволов и позволит нам воспользоваться милостью добрых духов.

Так этот огромный деревянный монолит начал господствовать над всей деревней. Он стал ориентиром для путников и укрытием для тех, кто хотел спрятаться от палящих лучей солнца. Воры превратили дупла в его огромном стволе в безопасное убежище для себя по ночам, когда никто не решался проходить вблизи дерева… С течением времени я обнаружил, что люди начали спрашивать у него благословения, привязывая разноцветные клочки материи, отрезанной от остатков старой одежды, к его ветвям, свисавшим до земли.

Однако я упорно продолжал считать, что это просто дерево. Дерево, ничем не отличающееся от других деревьев, каких в деревне было множество, просто огромный ствол старого дерева, происхождение которого неизвестно. Дерево, от которого нет пользы. Дерево, в истории которого в течение всех этих лет не случилось ничего особенного.

Но иногда я почти верил легендам, увлеченный воображением моей бабушки и ее способностью сочинять истории и придумывать странные события, которые кажутся таинственными снами. Меня пичкали рассказами о странном мире, возникшем меж переплетенных ветвей, и о людях из другого мира, которых мы не видим, и я рисовал в своем воображении фантастические картины жизни этих странных созданий. Я представлял себе их улицы, непохожие на наши улицы, их одежды, непохожие на наши одежды, черты их лиц, непохожие на наши лица, их мечты, непохожие на наши мечты, их проблемы, непохожие на наши проблемы, их женщин, непохожих на наших женщин… Однако я не позволял слишком разыграться своему воображению и говорил себе, что все это лишь смешные выдумки. Дерево может быть только деревом, скрывающим воров, отверженных и тех, кто прячется в его тени от палящих лучей солнца. А вред оно может причинить лишь тому, кто упадет на землю, сорвавшись с его ветвей.

* * *

Итак, я начал считать, что все это лишь иллюзия, возникшая в умах людей. Эта иллюзия пустила в них корни точно так же, как дерево пустило свои корни в землю.

Я говорил им это, но никто не придавал значения моим словам, они оставались просто словами ребенка, которому нет еще и двенадцати лет, пустой болтовней, которая ни к чему не ведет.

Отец говорил мне: «Займись уроками и не навлекай на нас несчастий». А лицо моей матери бледнело, и она просила, чтобы я перестал повторять слова, вызывающие гнев духов, которые скрываются на дереве. Шейх нашей мечети говорил: «Школа тебя развратила, вас учат там неверно, и это сулит неприятности».

А школьный учитель говорил: «Эту проблему ни мне, ни тебе не осилить, потому что это вопрос веры, и бессмысленно пытаться понять ее».

Но моя душа не успокаивалась, такие объяснения не удовлетворяли моего любопытства, и с каждым днем я все яснее чувствовал, как уменьшается мой страх перед деревом. Тогда я не сознавал, что зреющие в моей душе семена понимания приведут меня к приключению, после которого я стану одним из тех, кто пытался раскрыть тайну дерева и разбить тот венец таинственности, которым в течение многих десятилетий окружали его жители деревни, венец, сияние которого достигало и соседних деревень. И вот однажды я, взобравшись на нижние ветви дерева, почувствовал, что не в силах лезть дальше. Так случалось, впрочем, и со многими другими до меня. К тому же, честно говоря, я не особенно стремился лезть выше. Я начал раздвигать листья и маленькие ветки и сорвался… Когда мои ноги нащупали одну из ветвей почти над землей, я решил спрыгнуть с дерева. До меня донесся громкий крик и смех, нелепый смех… Среди этих криков я уловил голос горбуна, низкорослого и упрямого как мул. Его окрики и брань были, как всегда, крайне оскорбительны:

— Трус, ты боишься лезть выше, ты…!

Я почувствовал, как кровь моя вскипела и по телу пробежала дрожь; когда я спрыгнул на землю, мои глаза встретились со смеющимися глазами детей, собравшихся вокруг дерева. В их смехе была изрядная доля издевки и злорадства. А горбун смеялся резким, отрывистым смехом, напоминавшим мне моего деда.

Я знал, все считают, что он дьявольски смел и что тайна этой смелости, возможно, заключается в его отце — этом гиганте, которого люди привыкли видеть пьяным, мечущимся по улицам деревни, подобно раненому слону. Никто не осмеливался встать ему на пути. Его боялись все жители деревни, но не могли обойтись без него, поскольку никто, кроме него, не рисковал спускаться в заброшенные, осыпавшиеся колодцы, когда это было необходимо, никто, кроме него, не осмеливался взбираться по скользким стволам финиковых пальм, никто, кроме него, не мог пешком проходить огромные расстояния, чтобы отыскать пропавшего верблюда или передать важное сообщение в отдаленную деревню. Лишь он обладал необходимыми для этого качествами. И именно он добавил к своим смертным грехам еще один, породив этого наглого горбуна, который вел себя так вызывающе и издевался надо мною.

— Ты говоришь, это просто дерево. Почему же тогда ты боишься? Заберись на него и влезь в дупло, как это делают крысы!

Зловредная улыбка играла на его губах, которые казались надутыми, как спелые баклажаны. Он говорил так, словно был убежден, что я навсегда зарекся от новых попыток.

И вот я перед всеми детьми деревни, которые столпились под деревом, унизил эти «баклажаны», сказав, что я залезу на дерево.

Не дожидаясь их реакции, я разулся и, подобно глупой крысе, уцепился за ближайшую к земле ветвь, напряг мышцы своего слабого тела, собрал все силы и подтянулся до следующей ветви. И вдруг неожиданно для себя я стал перепрыгивать с ветки на ветку, подобно птице, опьяненной утренней росой. Когда я обнаружил, что забрался слишком высоко, а фигуры тех, кого я оставил внизу, имевшие на земле объем, стали казаться мне просто маленькими желтыми бесплотными точками, я почувствовал, что силы меня оставили, и испугался. Я понял, что ввязался в рискованное предприятие, результаты которого сомнительны, но тут я вспомнил, что они там, на земле, ждут меня. Мне представилось лицо горбуна, который мне сейчас казался каплей чернил на белой бумаге, и я почувствовал прилив неукротимой решимости — решимости разумного существа. Мой страх немного рассеялся, когда я увидел расстилавшийся передо мною бескрайний мир. Это был другой, чудесный мир, который до этого мгновения скрывали от меня пыль деревни и ее ветхие глиняные постройки.

Мне открылись огромные, раскинувшиеся вдаль зеленые просторы, и я понял, что они — часть того странного мира, который никто не видит, но о котором так часто говорят наши бабушки и матери, особенно летом, когда наступает полдень, усиливается жара и земля в узких улочках раскаляется под палящими лучами солнца, когда одна за другой закрываются двери домов и твоя бабушка, дрожа, шепчет тебе: «Ложись спать — играть на улице нельзя». Но ты не слушаешься и решаешь выйти из дома любой ценой.

Тогда она предостерегает:

— Как хочешь, ступай, и ты попадешь в лапы дьявола, вырывающего у людей сердца, как раз в это время он любит появляться. Он спускается с вершины дерева и бродит вокруг, а когда его прогулка подходит к концу, он заходит в деревню и похищает тех детей, которые ему встретятся.

Большинство из нас не верили в эти старые выдумки, но мы все же подчинялись и оставались в прохладных комнатах, пока солнце не склонялось к западу. После этого мы пользовались свободой в пределах кривых улочек деревни, и начинались наши путешествия под луной и всевозможные приключения. Но мы не приближались к дереву, его пугающая вершина, прорезавшая мрак ночи, вселяла в нас настоящий ужас. Когда оно протягивало во мраке свои ветви, подобные щупальцам огромного спрута, казалось, что дерево является источником тьмы, что ночь исходит из него, как дождь из неба, покрытого грозовыми тучами.

* * *

Я начал разглядывать открывшийся вид с таким жадным изумлением, что даже позабыл о детях, ждавших, когда я спущусь. Меня захватила панорама увиденного, панорама, которую я никогда не видел раньше и с которой не мог освоиться мой взор: я ведь привык видеть лишь груды мусора, скапливающиеся у домов, помет домашних животных, покрывающий дороги, и раскаленную желтую песчаную пыль, которой я дышал каждый день. Оказавшись в паутине переплетенных ветвей, я почувствовал странное опьянение. Мы не ведали, что такое изумление и опьянение, мы привыкли к тому, что видели каждый день, что надоело нам и вызывало у нас отвращение, нам казалось, что весь мир состоит из одних и тех же надоевших вещей. Человек, конечно же, повсюду видит одно и то же: те же пыльные улочки с кучами кактусовых плодов, те же разваливающиеся глиняные хижины, те же смуглые, темно-коричневые, припорошенные пылью лица. Я впервые увидел иной мир. Изумление, охватившее меня, было столь сильным, что я окаменел. Земля выглядела как зеленый ковер, покрытый высокими, симметрично растущими деревьями. Море виделось мне синей лентой, а небольшие черные холмы — стражниками, охранявшими долину.