«Ты, конечно, гостья, но лодырничать у нас не принято. Да и тебе будет полезно с людьми познакомиться», — сказала она, подсаживая девушку в лодку к трем молодым девицам, быстро чистившим рыбу. У одной девушки лицо было исполосовано шрамами, у другой не хватало фаланг. И даже со всеми своими увечьями, они умудрялись ловко орудовать ножами, снимая с еще живых рыбин чешую и вспарывая им животы. Яра поморщилась, но взяла одну рыбину на за жабры, плюхнула скользкое тело себе на колени и провела лезвием по боку. Рыба затрепыхалась, словно ее пощекотали. Девушка со шрамом тут же шлепнула добычу промеж глаз, и рыба замерла, раскрыв рот.
— Запомни на будущее, с мужиками так же работает, — усмехнулась она.
— Спасибо.
— Чисть давай, принцесса.
Пока Нана была рядом, они ограничивались только колкими взглядами. Яра напоминала себе, что это примерно как во дворце: у нее было несколько минут, чтобы составить о себе хорошее впечатление. На удивление, придворные навыки смогли помочь ей там, где требовалась быстрота рук и практические знания. Яра держалась так, словно была на чайной церемонии, подчеркнуто вежливо и деликатно задавала вопросы, а потом и вовсе принялась намеренно смешить девушек своими придворными замашками. Через несколько часов она уже также скоро очищала рыбу, а девушки прониклись к ней симпатией. Они были уверены, что видят перед собой не невесту императора, а свободолюбивую девицу, которую попытались лишить жизни, о которой она мечтала. Яра была довольна собой. Находясь в городке, она умело меняла маски, разговаривала с людьми, и каждому представлялась деликатной, нежной, сочувствующей девушкой, которая и сама рада тому, что сбежала из-под венца.
За несколько дней она успела перезнакомиться со всем городом. Гекко по вечерам несколько раз водил ее в питейную — самый новый дом во всем поселении. Правда, новым он выглядел от того, что его часто громили, и раз в несколько недель что-то приходилось менять. Там Яра часами напролет слушала истории местных. Одних прошлый Император лишил всего, потому что придворные астрологи сказали, что семья может оказаться предателями, других покарали во время предыдущих подавлений мятежей. Яра слушала каждого, даже если не понимала ни слова из-за диалекта, просто прислушивалась к интонациям, следила за руками, а в нужный момент кивала и поддакивала. И каждый раз такое поведение заканчивалось объятиями. С ней не захотели видеться только Старейшины. Но, в глубине души, Яра даже была этому рада.
Возвращаясь в домик Наны, она чувствовала ту же выкручивающую кости усталость, что и в первые дни при дворе.
«Это пройдет», — обещала себе она, но каждую ночь рыдала от усталости. А каждое утро снова становилась хорошей, ласковой, доброй. Она слушала истории о чужих страданиях, прокалывала пальцы чешуей и плавниками, а ее душа рвалась на части. Но Яра с силой давила в себе этот порыв, напоминая, что она должна нравиться всем этим людям. Ей нужно видеть немое одобрение в глазах Гекко и Наны.
«Но зачем?» — спрашивал упрямый внутренний голос, в темноте звучавший в полную силу. Яра не знала. При дворе от того, насколько она мила, зависело то, как скоро она выйдет замуж и исполнит свой долг. Тут у нее не было цели и долга. Простыми шутками и милыми улыбками она ни к чему не приближалась. В лучшем случае, выигрывала право прожить еще один день среди этих людей, а не как их пленница. И каждый вечер Яра чувствовала липкий, обволакивающий страх. Что будет, если ее идеальная маска треснет, и наружу польется то, что она сдерживала? Усталость, страх, боль. Ее душила жгучая обида. За что судьба обошлась с ней так? Почему одним предначертано легко выходить замуж, а ей — стоило лишь приблизиться к заветной цели — на долю выпали очередные испытания?
Она тут же давала себе мысленную пощечину и загоняла эти мерзкие неправильные чувства в самые темные уголки своей души. Она не могла позволить себе пасть их жертвой, ведь тогда она стала бы той, о ком ее предупреждали — самим воплощением Черной Луны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну что ты там пыхтишь-сопишь? — сонно пробормотала Нана, спавшая в той же комнате.
— Простите, — подала голос Яра. — Я не хотела будить.
— Забудь. Старикам сон почти не нужен, у нас будет время выспаться. А вот тебе силы нужны, а ты их зачем-то на пустое ворочание тратишь. Что случилось, девочка?
В темноте ее зоркие — совсем как у молодой девушки — глаза нашли лицо Яры.
— Я просто задумалась.
— Понимаю. Новое место. Новые люди. Новые порядки, — размеренно заговорила Нана. — Но так ли это плохо? Тебе тут рады, не нужно никому задницу лизать. А то мне Гекко нарассказывал историй из этого вашего дворца. Черт-те что!
Яра усмехнулась. Сердце сдавило тоской. Интересно, она сможет отмыться от запаха рыбы прежде, чем вернется во дворец?
«Если это вообще когда-нибудь случится», — напомнил внутренний голос.
— Ты права, Нана, — кивнула Яра.
Старуха поднялась со своего места и обхватила руку Яры. Переплела пальцы.
— Ну, что ты, крошка? Какими мылсями ты себя так загнала, что так трясешься?
— Ничего, все в порядке, правда, — проговорила Яра, пытаясь перебороть предательский ком в горле. Нана только цокнула языком.
— Моя дочь была твоих годков. Я так долго требовала от нее, чтоб она была хорошей. Ну, знаешь, по чужим меркам. Чтоб не грустила, не хандрила, не боялась. А сейчас думаю, может, если бы я ей позволила… может… она бы спаслась.
— Нана…
— Вот, что я скажу тебе, девочка. Доброта, любовь, веселость — это хорошо, это жизнь. Но когда ты устаешь, злишься, завидуешь, ненавидишь… это не всегда плохо. Порой именно это дает тебе силы бороться за жизнь. А когда ты это в себе давишь, оно жрет тебя изнутри. Так что устала, злишься — позлись, покричи. Но не держи в себе. Глядишь, легче станет. Силы появятся.
— А если я…
— Станешь плохим человеком? А мало ли ты видала тех, кто улыбается, а потом творит то, о чем хороший человек и подумать боится?
— Спасибо, Нана.
— Не за что, девочка. Завтра отдохни. Хватит с тебя.
Морщинистая рука провела несколько раз по волосам Яры, и девушка провалилась в тревожный сон.
***
Юн загнал свою лошадь до мыла. Прошло три дня поисков, а единственное, что им удалось найти — это несколько жемчужных шпилек. Они потратили полдня, чтобы найти напившегося до беспамятства бродягу, который продал украшения ювелиру. Когда голодранца удалось вытащить из кучи мусора и лужи блевотины, он только указал дорогу, по которой пришел в столицу. Юн и еще десять всадников скакали по тракту, огибавшему побережье, в надежде найти хоть какие-то следы. Дождь размыл большую часть, поэтому на каждой развилке Юну приходилось отправлять часть своих людей в разные стороны, а с оставшимися продолжать путь дальше.
Когда они добрались до заболоченного берега, поросшего камышом, при Юне было только три всадника. Тут-то они заметили длинные борозды от колес, уходившие в бездорожье. И еще массу следов лошадей.
— Странно, фермеры клялись, что не видели никакой повозки, — хмыкнул один из подручных Юна.
— Обыскать тут все, — приказал командир. — Движемся полукругом, по направлению к реке.
Воины спешились, разошлись на пятнадцать шагов, и принялись прочесывать в берег. За несколько дней засухи грязь схватилась, следы сохранились. Юн видел отметины подков, а среди них — отпечатки сапог. Ушедшие на восток крикнули, что нашли пепелище с металлическими остатками осей и колес. Юн злобно цыкнул и продолжил идти вперед.
В высоких зарослях камыша мелькнуло что-то белое.
«Змея», — подумал он. Присмотревшись, увидел блеклый блеск перепачканного шелка. Юн протянул руку, чтобы схватить находку, и в то же мгновение его руку от запястья до локтя пронзила ослепляющая боль. Металлические челюсти капкана прогрызли наручи, изорвали рукава, кожу и добрались до мышц. Юн кричал до тех пор, пока воздух в легких не закончился.
Его люди тут же обнажили мечи и бросились на помощь. Стоило им приблизиться на пару шагов — один за другим все повалились на землю. Каждая из трех бесшумных стрел попала в цель. Опустевшие глаза доблестных воинов наполнились небом.