«Хор-рошо пошла! Вот маладца!» — немедленно откликнулся кот Баюн.
«Сволочь! Чтоб ты сдох!» — Илья разозлился и налил себе вторую порцию.
В желудке потеплело, в теле образовалась ожидаемая легкость. Голова, однако, оставалась ясной, и Илья стиснул зубы. Напиться в одиночку — это, как выяснилось, не так-то просто, одного желания тут мало…
Первая чекушка между тем закончилась, да и салат подошел к концу. За грязноватыми витринами «стекляшки» стемнело, и в павильончик потянулись посетители.
Илья трижды подходил к барменше, которую, как оказалось, звали Надей, а аборигены именовали «хозяйка», чтобы узнать, как обстоят дела с его шашлыком. Надя равнодушно тянула в ответ: «Ждите-е…», и Илья, в конце концов, махнул на это рукой. Он взял еще чекушку, хот-дог, салат и вернулся к своему столику.
Вскоре у него образовались соседи, двое мужиков, работающих на мелкооптовом рынке возле станции. Один представился Тимуром, второй — Володей. Илья дернулся, услышав это имя, ставшее его ночным кошмаром, но кот Баюн тут же завел свою сладкую песню: «Успокойся, не отвлекайся, все хорошо, мур-мур-мур…»
Пришлось немедленно выпить. Сперва угощал Илья, потом — Володя, затем — Тимур. Тут подоспел уже и нежданный шашлычок…
Остатки здравого смысла и не до конца еще утонувшая в водке совесть попытались было предостеречь Илью от окончательного падения в мутные бездны. Понукаемый ими, он вскинул голову, огляделся — и внутренне содрогнулся. Вокруг него происходило какое-то кошмарное действо, больше всего напоминающее ожившие картины Босха или Питера Брейгеля-старшего.
В душном, наполненном чадом и табачным дымом тесном помещении хохотали, матерились, кричали, спорили, пили и ели не менее двух десятков уродливых созданий обоего пола. Выпученные глаза, сизые носы, красные дряблые щеки, слюнявые рты, обросшие щетиной, аляповатый макияж женщин, грязные волосатые руки мужчин — на мгновение Илье показалось, что в «стекляшке» рядом с ним находится какое-то ужасное, многоглавое и многорукое существо, подобное тварям Хтоноса…
— Илюха, вот ты скажи… — пихнул его в плечо обернувшийся Тимур, видимо, нуждаясь в подтверждении своих слов, — разве плохо мы живем? Ну скажи…
— Нр-мально… — кивнул Илья несколько резче, чем надо.
— Во! — торжествующе заорал Тимур, размахивая руками. — Нормально! Ну че, мужики, за нормальный ход? По-ехали!..
И они поехали, а потом еще поехали, и еще… «Шалман несется полным ходом!» — эта фраза всплыла в памяти Ильи уже давно, и он честно и мучительно пытался вспомнить, откуда она.
Голос кота Баюна, подзуживающий Илью, давно уже утонул во всеобщем оре и гвалте, а может, выпитая водка подействовала и на хтоническую тварь… Илье было наплевать.
Он медленно растворялся в страшненькой стихии русского загула, и холодные станционные фонари насмешливо подмигивали ему сквозь немытые стекла…
В пьяном угаре Илье пригрезилось в какой-то момент, что возник перед ним Вадик Завадский, грустный, встревоженный. Они о чем-то долго говорили на улице, возле «стекляшки», стоя под проливным снегопадом, а Тимур несколько раз выглядывал и спрашивал страшным голосом: «Все в порядке, братан? Если че, свистни — всех положим…»
И вроде бы впихнул Зава Илье какие-то ключи и чуть не насильно всунул в карман заламинированный лист бумаги…
Случилось это на самом деле или и впрямь пригрезилось, Илья так и не понял. Он уже несколько раз выпадал из общего веселья, то ли засыпая за столом, то ли переходя в «автопилотный» режим. Что происходило с ним в эти моменты? Ответить на этот вопрос не мог даже кот Баюн…
…Вику Илья увидел случайно. Просто отвлекшись на мгновение от увлекательного застольного спора про будущее российского футбола, он неожиданно выхватил взглядом из общей мешанины лиц, рук и бутылок худенькое существо с ангельским личиком в обрамлении густо-черных волос.
Существо смотрело на Илью наивными грустными глазами, а пухлые накрашенные губки медленно растягивались в обворожительной улыбке…
Потом была волнительная сцена знакомства:
— Пр-растите, сударыня, как такое оч-рвательное создание занесло в этот вертеп?
— Скушна дома одной… Холодно…
— Мой долг, как мужчины, согревать вас, суд-арыня! И скр-асить ваше одиночество!
Потом Вика сидела у Ильи на коленях, потом был брудершафт, мокрый поцелуй и приятно упругая, зовущая грудь под пушистой кофточкой, словно бы сама собой улегшаяся в руку.
«Давай, давай, не упусти! Девочка — самый сок!» — мяукал кот Баюн, а может, это кричал в ухо Володя, жестикулируя пластмассовой вилкой с наколотым на нее куском шашлыка…
Дальше все завертелось в стремительном калейдоскопе:
…вот Илья размахивает тысячной купюрой и кричит волоокой Наде: «Угощаю всех! Всех…»
…вот он, полуповиснув на худеньком плече Вики, бредет с ней рядом по заснеженной пустой улице и шепчет в маленькое ушко какие-то горячие слова, а девушка похохатывает, взвизгивая…
…вот они вдвоем в незнакомой квартире, за круглым столом. Играет музыка, кружится в танце Вика, кружатся над ее головой кофточка, маечка, джинсы, трусики, и следом за ними кружится комната, бросая Илью то на некстати подвернувшийся стул, то на шкаф, и в итоге — на разостланную кровать…
Последнее, что он запомнил, — разорванную упаковку презерватива «Телебашня», бледную Викину грудь перед глазами, ощущение ее неожиданно прохладных ног у себя на плечах, шалые закатившиеся глаза и острые зубки, прикусившие его сосок…
* * *
Вадим Завадский покинул грязную станционную забегаловку с тяжелым сердцем. Пьяный Илья, бормочущий какие-то малопонятные глупости, вызвал у Завы жалость и сочувствие.
Вообще-то Вадим хотел попрощаться с другом. Завтра ранним утром он покидал родной город на долгих четыре года, и ему очень не хотелось, чтобы за спиной оставались недомолвки и обиды, тем более если обижался и злился на него лучший друг.
Но одно дело — поговорить с Ильей в нормальном состоянии, и совсем другое, когда кровь в его жилах напополам разбавлена дешевой водкой. Хорошо, хоть ключи от «Троллера» и доверенность вручил.
«Не потерял бы», — вздохнул Зава, посмотрел в темное небо, сорящее колкими снежинками, на проносящуюся в стороне электричку, на черные силуэты деревьев, растущих вдоль железнодорожного полотна, и снова вздохнул.
Завтра утром — прощай, немытая Россия, здравствуй, логичный мир упорядоченного Запада. На четыре года друзьями Вадима должны были стать трудолюбие, аскеза, неторопливая рассудительность и — сотни тысяч разнообразных документов, рукописей, книг, писем, записок, монографий и так далее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});