коротковолновым частотам. Смешанные в кучу иностранные каналы профессионально тревожным тоном пересказывают новости. Космополитический разум модели выхватывает из них только ужасные отрывки: «мескийский агрессор», «Сен-Миро», «Ревашоль», «атомное оружие» и «половина населения». Девушка дрожит так сильно, что Йесперу становится страшно за ее здоровье. Кажется, что этот тонкий механизм вот-вот развалится на части. Наконец, радиоведущая из Ваасы наносит ей последний удар. Девушка оседает на пол, когда сквозь предоставленный Министерством иностранных дел список пассажиров прорывается дикторский голос, — такой, каким говорят только о реальных событиях: «…известная певица Пернилла Лундквист записывает свой третий студийный альбом…»
Большие глаза Аниты, широко распахнутые от ужаса, темнеют в полумраке комнаты. Она рыдает:
— Боже! Моя сестра! Там моя сестра!
— Соболезную, — произносит Йеспер.
— Ты точно знаешь? Откуда они знают?! Почему они ничего не делают?
— Не знаю. — Йеспер подхватывает чемодан.
Девушка дышит как загнанная лошадь. Ее рот искривляется в чудовищном черном крике. Этот рот угрожает поглотить весь мир. Возможно, это и происходит, потому что дальше Йеспер не помнит ничего. В вакууме крика вихрем кружится слепяще-белый снег, бетон комнаты отзывается пронзительным эхом: «Не уходи!» С синяками от ногтей на запястье Йеспер захлопывает за собой дверь и выходит во двор. Снаружи метель. Холодно, свищет ветер, но его кожа горит. Набрав горсть снега, он растирает им лицо. На краю двора, в устье тоннеля из елей, стоит черная мотокарета. Из освещенного салона выходит Тереш Мачеек и машет ему рукой. Йеспер в развевающемся на ветру пальто и c белым чемоданом в руке идет к нему через двор. Впереди пронизанный снегом ветер раскачивает ели, zig-zag dröm. И мир вдруг становится таким простым, как будто из него разом исчезли все смыслы. Он больше ничего не стóит. Йеспер улыбается.
В такси тепло. Машина качается, когда он падает на сиденье рядом с Ханом. Тереш закрывает дверь и наклоняется к нему.
— Как всё прошло?
— Ну, скажем так, не очень хорошо, — отвечает Йеспер, ненадолго взяв себя в руки. — Едем.
Ночь на понедельник, семь дней назад.
Город в окне такси взрывается огнями, как дискотека, Тереш дрожит и бредит. Йеспер крепко держит его:
— Слушай, у него, кажется, судороги. Плохо дело. Нужно везти его в больницу.
— Тереш, ты меня слышишь? — кричит Хан, склонившись над другом. — Сейчас мы отвезем тебя в больницу.
— Нет! — Тереш хватает Хана за куртку. — Пожалуйста! — Хан и Йеспер растерянно переглядываются и пожимают плечами. Лицо Тереша покрыто каплями пота. — Обещай мне! Поклянись, что ты меня не сдашь! — его подбородок вздрагивает; вдруг глаза у него стекленеют, а тело делается твердым, как деревяшка.
— Что за чёрт? — Йеспер встряхивает Тереша, подносит руку ему ко рту. — Дышит. Слушай, не знаю, может, правда, не повезем?
— Ладно, не повезем. И куда его, к тебе?
Йеспер тяжело вздыхает.
— Ох-х… Ну, значит, ко мне. Только вот что. Послезавтра приедет из Ревашоля моя девушка — думаешь, она нормально к этому отнесется?
Хан угрюмо мотает головой:
— Я-то откуда знаю. У тебя есть какой-нибудь знакомый частный врач?
— Частный, Хан? Если не работать в клинике, лицензии не получишь!
— Да, но я думал, может, ты кого-нибудь знаешь…
— Я знаю обычного врача, Хан. Обычный подойдет?
— Подойдет, подойдет, не ругайся.
Такси мчится по ночной Ваасе. Тем временем Тереш становится Продавцом линолеума, Видкуном Хирдом, Диреком Трентмёллером, а потом снова Терешем Мачееком. А иногда ему кажется, что его самого больше нет. Буйство красок Ваасы расплывается черными чернилами медузы, аквариум темнеет. Самый черный из черных — костюм Тереша. Он из листвы деревьев, из шелеста слякоти под колесами, из неба над городом. Тереш одергивает манжеты, поправляет галстук. Он торжественен, он вежлив. Костюм пахнет химчисткой, и вот, как зонты под кладбищенскими березами, перед ним открываются похороны. Те, которых так ждали, так боялись; и все уже там! Вот мать девочек, элегантные скорбные морщинки под траурной вуалью из черного кружева. Бумагопромышленник Карл Лунд держит зонт над ее головой. Листья берез дрожат под августовским дождем.
На похороны пришли и Хан, и Йеспер. Даже матушка Хана пришла, и весь класс тоже здесь. Теперь все они гораздо старше. Большинства из них Тереш не узнаёт, но вот это, наверное, Си́кстен, а это малыш О́лле. Фон Ферсен что-то говорит своему подпевале. А вот и Зиги! Самый плохой мальчик в школе, как всегда, в черной кожаной куртке. А у Йеспера единственный белый зонт. Тереш идет между группами скорбящих; все тихонько беседуют, сочувственно похлопывают друг друга по плечам. Когда Тереш проходит мимо, они почтительно кивают ему. И девочки тоже там, под грудами цветов, в мягкой, пушистой земле. Теперь они — черепа, наборы фаланг, позвонков, реберных дуг, изогнутых ключиц, уложенные рядами, как реликвии. Ничего не потеряно, всё на месте, заботливо сохранено. В отчетах всё ясно, как в учебнике, это судебно-медицинский magnum opus, его будут изучать в Академии. Вот россыпь зубов: маленькие молочные зубки Май, жемчужины Анни, злые острые клыки Молин — всё на месте, всё совпадает: каждая пломбочка, скол от падения с велосипеда на коренном зубе Анни. И Шарлоттина улыбка кинозвезды. Так хочется взять себе несколько штук! Просто на память. Как бы они щелкнули в ладони — словно драгоценные четки! Но нельзя. Это было бы непрофессионально.
Приходит врач и ставит капельницу с физраствором. Понедельник. Ночь на вторник. Тереш понемногу приходит в себя; холодно, на поминках всё серое и серебристо-зеленое. Рядом с заиндевевшими кустами аронии — накрытый стол, старомодный резной хрусталь с фруктовыми мотивами. Тишина. Только в кустах что-то шипит, будто радио. Очнувшись, Тереш понимает, что это было. Известие о разрушении Северного перешейка взбудоражило общественность, но у него нет ни малейшего желания в это вникать. Тереш просит Йеспера переключить на радио «Классика». Говорят, радио «Классика» будет передавать музыку мертвых белокожих людей в париках, даже когда всему миру настанет конец. Играет Перуз-Митреси; какая прекрасная музыка — будто шум океана, м-мм… grave. Все танцуют, медленно, и чем больше Тереш думает об этом, тем яснее ему становится, что похорон не будет. Расследование зашло в тупик. К утру вторника он уже готов признать, что они никогда не узнают, что случилось с сестрами Лунд.
Каблуки оставляют вмятины на коврике такси. Девушка закидывает ногу на ногу: ногти покрыты кораллово-красным лаком, туфли от Сержа Ван Дейка перехвачены ремешками телесного цвета. На пересечении ремешков сверкает гроздь драгоценных камней. Можно ли назвать это элегантным? Конечно, если бы это были какие-то безвкусные стразы на обуви из универмага, это было бы совсем не comme il faut! Но эти туфли от Сержа Ван Дейка — те, на которые мы смотрим прямо