-- Это как, чтобы я в трубку говорил?
-- Да.
-- Уй, что ты, не умею, все путаю...
-- Ничего хитрого нет. Садись ко мне поближе, -- говорит Геннадий.
Он надевает на голову старика наушники, посылает в эфир позывные и, установив связь, просит вызвать к микрофону проводников.
Улукиткан торжественно продувает нос, откашливается, скидывает, как перед жаркой работой, с плеч телогрейку.
-- Кто там? -- пищит он не своим голосом в микрофон и пугливо смотрит на нас.
-- Ты не бойся, говори громче и яснее, -- подбадривает его Геннадий.
-- Ты кто там? -- снова робко повторяет старик и замирает, испугавшись разрядов, внезапно прорвавшихся в наушники. Но вот его лицо расширяется от улыбки, становится еще более плоским. Услышав родную речь, старик смелеет и начинает что-то рассказывать, энергично жестикулируя руками, как будто собеседник его стоит прямо перед ним. Затем он терпеливо выслушивает длинные ответы, кивает удовлетворенно головою в знак согласия. Можно подумать, что не он инструктирует проводников, где нужно искать кокон, а они.
-- Кончил? -- спрашиваю я Улукиткана, когда он снял наушники.
-- Все говорил. Еще много новости есть. Нынче промысел там за хребтом хороший был, охотники белки дивно добыли, сохатых, сокжоев...
-- а о пауке ты рассказал?
-- У-ю-ю... Забыл! Геннадий, зови его обратно, говорить буду. Старая голова все равно что бэвун (*Бэвун -- решето), ничего не держит. Давнишний привычка остался. Человека встретишь в тайге, надо послушать, какой новости он несет издалека, и свои ему рассказать. Так раньше эвенки узнавали друг о друге, о жизни людей, кто куда кочевал, кто умер, какое несчастье пережил народ. Человек с большими новостями -- почетный гость. Ему лучшая кость за обедом и самый крепкий чай. На хорошего гостя, говорят, даже собаки не лают.
-- Тебя, Улукиткан, слушают. Бери микрофон, -- перебивает его Геннадий.
Старик усаживается к трубке и долго говорит на своем языке.
Полночь. Все спят. В палатке горит свеча. Я просматриваю радиограммы, накопившиеся за время моего отсутствия, пишу ответы, распоряжения. В подразделениях экспедиции обстановка за эти дни мало изменилась. Работы разворачиваются медленно, мешают дожди, половодья. Есть и неприятности. В топографической партии на южном участке одно подразделение, пробираясь по реке Удыхину, провалилось с нартами под лед. Оленей спасли, а имущество и инструменты погибли. Нужно же было людям пройти длительный, тяжелый путь по горам, почти добраться до места работы и попасть в ловушку!
Потерпевших подобрали геодезисты, случайно ехавшие по их следу. В первый же день летной погоды этому подразделению сбросят с самолета снаряжение, продовольствие и одежду.
-- Сколько времени? -- спрашивает, пробуждаясь, Василий Николаевич и, не дожидаясь ответа, вылезает из спального мешка. -- Куда думаете направить Трофима? -- вдруг задает он беспокоивший его даже и ночью вопрос.
-- В отпуск. Здоровье у него вообще неважное, после воспаления легких в тайге долго ли простудиться. Да и Нина будет, наверное, обижена его отказом приехать.
-- Не поедет он туда, зря хлопочете, -- возражает Василий Николаевич.
-- Это почему же?
-- Знаю, истосковался он по тайге, а вы ему навязываете отпуск. Нина подождет. Не к спеху!
-- Не было бы, Василий, хуже -- он ведь слаб, долго ли простудиться. Боюсь за него, мне все кажется, будто он еще мальчишка.
-- Ну, уж выдумали тоже, мальчишка! Смешно даже... У Трофима голова -дай бог каждому. К тому же он ведь что наметит -- жилы порвет, не отступится. Характер имеет, -- убежденно говорит Василий Николаевич.
Я достал радиограмму, адресованную Королеву, с предложением ехать в отпуск и разорвал ее, но новой не написал, отложил до утра.
Мы решили задержаться, пока не будет решен вопрос с паутиной. В подразделении Макаровой -- без перемен. Старые нити и после нагрева их электрической лампочкой не натянулись. Кокона не нашли.
Неожиданно вспомнился Пашка, верткий, пронырливый, маленький таежник с ястребиными глазами. Уж кому-кому, а Пашке, конечно, известны близ Зеи все сосновые боры, лесные закоулки, старые дупла. Мне живо представилось, как он бежит опрометью к зимовью, чтобы сообщить дедушке Гурьянычу, какое важное дело доверила ему экспедиция, и как они вместе тотчас займутся поисками пауков и кокона...
Вызываю по рации Плоткина. Поручаю организовать поиски кокона в городе: на чердаках, в сараях, кладовых и в случае успеха подумать вместе с летчиками о доставке кокона Макаровой. С Пашкой же решил говорить сам. Плоткин обещал вызвать его вечером на рацию.
Сегодня, после полуторамесячного перерыва, я снова услышал голос Трофима. Мы долго беседовали с ним по радио. По тому, как раздраженно он отвечал на предложение ехать в отпуск, я понял, что уговорить его невозможно, прав был Василий. Оказывается, Трофим уже договорился с Ниной. Она приедет осенью на Зею.
-- Куда ты хочешь ехать? Только не на побережье,
-- Возьмите меня с собою радистом.
-- На это надо согласие Геннадия.
-- Мы договорились, он уступает мне свое место, переедет в партию Лемеша.
-- Если так -- я согласен.
Геннадий кивает мне утвердительно головою. Кажется, все устраивается как нельзя лучше, но неясная тревога не покидала меня, когда я подписывал распоряжение об откомандировании Трофима в поле.
-- Когда же ты успел договориться с Трофимом? -- спрашиваю я радиста.
-- Вчера.
-- Надоело?
-- Ему с вами будет легче, а на постройке пунктов он сразу сорвется. Мне же к осени в институт, далеко нельзя забираться.
На этом мы и закончили свой скучный день.
Вечером в эфире появился Пашка.
-- Здравствуйте, дядя Я пришел. Вы вызывали меня насчет арифметики? -пищит он ломким голосом, явно лукавя.
-- Здравствуй, Пашка! С арифметикой ты наверняка справился! Или нет?
-- Нет. Дедушку научил, он за меня решает.
-- Ну, и хитрец! Беда, Пашка, случилась в эспедиции. У инженера вышел из строя инструмент, работа приостановилась. Нужна твоя помощь. Найди в тайге или в зимовье кокон паука-крестовика, в крайнем случае -- самого паука в живом виде. Выручай! Здесь в тайге такой паук не живет.
-- А какой это кокон и где его искать?
-- Его плетет самка паука из тонкой паутины и откладывает в нем свои яйца. В августе паучки выводятся и разбегаются, а кокон остается на месте. Величиною он с воробьиное яйцо, ищи в сухих дуплах, под корою деревьев, под крышей бань, на чердаках. Расспроси дедушку, он подскажет тебе, где скорее найти. Если тебе нужно будет на день отлучиться, Плоткин договорится со школой. Понял?
-- Понял. А если я паука не найду, тогда совсем приостановится работа? -- вдруг спросил он.
Я догадываюсь, почему он об этом спрашивает: в случае удачи его волей-неволей признают в штабе своим человеком, он будет знать все экспедиционные новости. И тогда его авторитет среди мальчишек, конечно, поднимется.
-- Да, работы остановятся, -- ответил я. -- Так уж ты не подведи меня, постарайся... Что тебе для этого нужно?
Но вместо Пашкиного писка в трубке послышался знакомый голос штабного радиста.
-- Пашка уже удрал. Передаю радиограмму: "Если будет найден кокон, его доставит Шувалов. Летчика смущает высота Станового, возможно, У-2 ее не преодолеет. Что посоветуете?"
Я предложил обойти приподнятую часть хребта Майской седловиной, по пути сбросить нам почту, это ненамного удлинит путь.
Теперь дело за коконом и погодой.
Утром, после завтрака, каждый занялся своим делом. Я беру дневник, иду на берег притока. Против меня галечный остров, отгороженный от большой воды наносником у изголовья. Его середина занята переселенцами: березками да тальничком, выбросившими раньше других нежную зелень листвы. А на краю, что ближе ко мне, лежит мокрым пятном лед -- остаток зимней наледи. При моем появлении с острова поднялись две желтые трясогузки. Покружились в воздухе, попищали и снова уселись на колоде, рядом со льдом.
Казалось, ничего удивительного нет в том, что две трясогузки кормились на острове или проводили "а нем свой досуг. Сколько птиц за день увидишь, вспугнешь! Но тут я имел случай наблюдать интересное явление.
Часа два я сидел на берегу, склонившись над дневником. А взгляд нет-нет да и задержится на колоде, где сидели трясогузки. "Почему они так безразличны к окружающему миру?" -- думал я, все больше заинтересовываясь.
Всем птицам весна принесла массу хлопот. Кажется, и минуты у них нет свободной: надо поправить гнезда, натаскать подстилки, разведать места кормежки. А сколько времени отнимают любовные игры, да и песни -- без "их тоже нельзя.
Вот и видишь, птицы весь день в суете.
Но эта пара, сидящая на колоде, словно не замечает весны, будто не собирается обзаводиться потомством. Не перелетные ли это трясогузки? Тогда их хлопоты где-то далеко впереди. Но ведь перелет уже закончился. Может быть, это странствующие бездомники, -- тогда что их приковывает к этому островку?