Ночь ложится на землю. Тишина...
-- Смотри, смотри, попался! -- кричит Василий Николаевич.
У скалы всплеснула тяжелая рыбина, сверкнув в темноте серебристой чешуей. Вздрогнула заводь. Поплыли по ней отраженные блики костра, застучали волны о галечный берег.
-- Не все тебе ловить других, поймался и сам, -- говорил Василий Николаевич, поправляя огонь.
Мы не торопимся. На небе теперь ближе и ярче вспыхивают молнии, на миг освещая тугой свод неба, В тишине все тот же безнадежный всплеск да надсадная трескотня козодоя.
Мы садимся в лодку, подплываем к валуну, где укреплено удилище с жерлицей. Василий Николаевич хватается за шнур и подтаскивает к себе притомившуюся рыбу. Я вижу, как в дрожащий луч костра входит темная тень -это таймень. Растопырив плавники, он послушно всплывает на поверхность. Рыбак нагибается через борт лодки, чтобы удобнее подхватить рыбу. Но вдруг удар хвоста, столб брызг, и Василий Николаевич, мелькнув в воздухе голыми ногами, исчезает в черной глубине заводи вместе с тайменем.
Я толкаю лодку вперед, ловлю в темноте его руку, помогаю добраться до берега. Следом за ним плывет длинная тень тайменя. Добыча оказалась достойной наших усилий.
Наутро мы уже снова в пути. Звонкие удары шестов да скрип долбленки нарушают покой нежащейся на солнце тайги. Опять оправа чередуются скалы, а слева стеной поднялся береговой лес, упираясь макушками в теплое небо.
Дует попутная низовка. Что-то шепчет растревоженный тальник. Я смотрю вокруг и удивляюсь изменениям: утром скалы были мертвенно-серые, а к полдню зардели, словно кто облил их цветной живительной водою. А что творится в береговой чаше! Тут с каждым часом появляются новые и новые краски и, кажется, на глазах расцветает весь этот скучный край. И над ним плывет сладкий дух цветущей черемухи.
Вскоре небо залохматилось дымчато-белыми тучами. Теперь ветер дует нам в лицо.
Миновав ближайший мыс, мы -- почти одновременно -- замечаем свежие затесы на деревьях. Это сворот на пункт, где работают астрономы.
Заводим лодку в небольшую бухточку, выходим на берег. Осматриваемся. Под темным сводом густых высокоствольных елей плещется по скользким камням ручеек. На толстой лиственнице, склонившейся к реке, метровый протес и надпись на нем, заплывшая прозрачной серой:
СВОРОТ НА ПУНКТ ГОЛЫЙ. ИДТИ НА ВОСТОК ПО ЗАТЕСАМ ШЕСТЬ КИЛОМЕТРОВ.
Рядом с лиственницей небольшой лабаз, спрятавшийся в тени деревьев. На нем, под брезентом, хранятся продукты, какие-то свертки и всякая мелочь. К одному столбу пришита деревянными гвоздиками береста с лаконичной надписью: "Вернемся десятого. Новопольцев".
Под лабазом лежит лодка вверх дном. На земле опорожненные консервные банки, рыбьи кости. У затухшего костра дотлевающие головешки; сочится тоненькими струйками дымок, расплываясь по воздуху прозрачной, паутиной.
-- Совсем недавно ушли. Это тот... Гаврюшка с женой. Их лодка, -говорит Василий Николаевич. -- Уже четвертый час. Что будем делать?
-- Я не прочь идти ночевать на сопку, к астрономам. Ты не устал?
-- С чего бы?.. Кстати, и рыбки унесем им, там на гольце уха в охотку будет.
Быстро разгружаем лодку, вытаскиваем ее на берег. Свой груз складываем под лабаз. С собою берем только плащи и телогрейки -- взамен спальных мешков -- да небольшие котомки.
Из-под скал несет предупреждающим холодом. На западе, куда бегут отяжелевшие тучи, в полоске света колышется радужный дождь. Он надвигается на нас. На заречных марях уже копится серый липкий туман, и на свежие ольховые листики легла пылью влага.
Но мы пойдем. Стоит ли обращать внимание на погоду? И что из того, если вымокнем?! На то в тайге и костер.
Бойке и Кучуму не терпится: бросаются то в одну, то в другую сторону и убежали бы вперед, но не могут разгадать, в каком именно направлении мы двинемся.
Через несколько минут мы уже пробираемся по чаще старого заглохшего леса. Впереди, показывая нам путь, бегут хорошо заметные на темных стволах деревьев затески. Рядом с нами тропка, промятая копытами оленей да ногами человека. Ее проложил рекогносцировщик, намечая на отроге пункт. Он же сделал и затесы. После него прошли строители, астрономы, пройдут еще наблюдатели, топографы.
Дико и глухо в старой тайге. Сюда не заглядывает солнце, не забегают живительные ветры юга. Сырой, тяжелый мрак окутывает чащу. Черная от бесплодия земля пахнет прелью сгнивших стволов да вечно не просыхающими лишайниками. Даже камни тут постоянно скользкие от сырости. А молодые деревья чахнут на корню, не дотянувшись до света. Путь преграждают корявые иссохшие сучья отмерших елей да полосы топей, замаскированных густым зеленым мхом.
Скоро лес впереди поредел, проглянула свободная даль. Но вершины отрога не видно. Кажется, тучи спустились ниже, и. мы чувствуем их влажное дыхание, видим их все более замедляющийся бег.
Лес обрывается. Тропа, перескакивая россыпи, вьется по крутому склону лощины. С нами взбираются на отрог одинокие лиственницы, да по бледно-желтому ягелю пышным ковром, прикрывшим мерзлую землю, стелются полосы низкорослых стлаников. А у ручья, будто провожая нас, отовсюду собрались белые березки. Всего лишь несколько дней, как появились на них молоденькие пахучие листики.
Деревья стоят величаво, спокойно, не шелохнется ни одна веточка, как бы боясь растерять только что народившуюся красоту.
Постепенно растительность уступает место россыпям. Тропа отходит влево и набирает крутизну.
Вдруг впереди залаял Кучум. Мы остановились. Через несколько минут к нам вернулись собаки.
-- Люди на тропе, -- сказал Василий Николаевич и прибавил шагу.
Метров через двести мы вышли на прогалину, заваленную крупной россыпью, и действительно увидели двух человек. Один из них, мужчина, сидел, развалившись на камне. Рядом стояла маленькая женщина с тяжелым заплечным грузом, устало склонившись на посох. При нашем появлении ненужная улыбка скользнула по ее загорелому лицу.
Это были Гаврюшка с женою, они тоже шли на голец к астрономам.
-- Вот и догнали вас. Продукты несете? -- спросил я, здороваясь.
-- Всяко-разно: мука, консервы, лементы...
-- Ты что-то, Гаврюшка, жену нагрузил, а сам налегке идешь, -- сказал сдержанно Василий Николаевич.
-- Спину, паря, сломал, шибко болит, носить не могу.
-- А мне показалось, ты все думаешь, как надо жить? -- не выдержав, засмеялся мой спутник.
-- А кто же за меня думать будет -- жене некогда, -- и он затяжно вздохнул. -- У тебя крепкий табак? -- вдруг спросил он.
Василий Николаевич молча достал кисет, оторвал бумажку, закурил и передал табак Гаврюшке. Тот постучал о камень трубкой, выскреб из нее концом ножа нагар и тоже закурил.
-- Вы садитесь, отдохните, еще времени много, -- предложил я женщине.
Она, не снимая котомки, присела на камень и долго рассматривала нас осторожным взглядом. Сколько покорности у женщин этого народа, и какое трудолюбие унаследовали они от своих матерей, вынесших на своих плечах всю тяжесть трудной жизни кочевников.
Через несколько минут мы снова готовы продолжать свой путь. Женщина настораживается.
Гаврюшка отворачивает голову, не встает. В глазах фальшивая боль.
-- А ты кисет-то отдай, -- говорит ему Василий Николаевич.
-- Брать да отдавать -- никогда не разбогатеешь, -- пошутил тот, доставая из чужого кисета добрую горсть махорки и пересыпая ее в свой. -Хорош табачок, а у меня -- что трава: дым да горечь.
-- Чужой всегда лучше, а разберись -- из одной пачки, -- ответил Василий Николаевич, запихивая глубоко в карман кисет, и вдруг повернулся к женщине. -- Снимайте котомку, показывайте, что в ней, -- сказал он приглушенным голосом.
Женщина, не понимая русского языка, удивленно посмотрела на него и перевела вопросительный взгляд на мужа. Тот что-то сказал ей по-эвенкийски, и она, развязав на груди ремешок, сбросила ношу.
Увидев, что мы перекладываем из ее котомки в рюкзак банки, мешочки, Гаврюшка вдруг забеспокоился, тоже развязал свою котомку, показывая, как на базаре, содержимое. Но Василий Николаевич сделал вид, будто не замечает его.
-- Отдыхать будете или пойдете? -- спрашиваю я, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно.
-- Маленько посидим, потом догоним вас, -- ответил Гаврюшка, передавая свою трубку жене, а по лицу его тучей расплывается обида: видно, не понравилось, что мы не разгрузили его котомку.
Тропа выводит нас в левую разложину. Собаки бегут впереди. Неожиданно перед нами появляются из ольховой чащи два оленя-быка.
-- Где-то близко лагерь каюров, -- бросает Василий
Николаевич.
Олени вертят головами, нюхают воздух, понять не могут, откуда донесся звук. Животные поворачиваются к нам... два-три прыжка в сторону -- и они стремглав скачут по низкорослому ернику.
-- Да ведь это сокжой! -- кричит Василий Николаевич, хватая меня за руку.
А звери уже перемахнули разложину, торопятся на верх отрога. Какая легкость в их пугливых прыжках! Как осторожно они несут на могучих шеях болезненно пухлые рога! Но любуемся недолго. Вот они выскакивают наверх, на секунду задерживаются, повернувшись к нам, и исчезают. За ними бросаются собаки, но -- куда там...