Читать интересную книгу Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Действительно, разве не хотелось бы нам хоть раз вступить в беседу с таким удивительным человеком?

Здесь срабатывает обратный механизм. Сначала рассказы об удивительном человеке Лао-цзы повышали «ценность» трактата, а после его изучения возникает желание повстречаться с тем, кто сумел прочувствовать всё, что написано. Для даосов не было ничего невозможного — они практиковали «встречу духа» или «соположение духовных импульсов» — шэньхуй (мы бы назвали её «астральной» встречей) и могли, таким образом, «ступать в след тени» мудрецов, полагая, что весь мир не более чем след прошедшего здесь когда-то просветлённого человека. Этим он и ценен.

Ещё одиним приёмом воздействия текста на человека является его ритмизированный строй. Весь «Дао дэ цзин» состоит из неравномерных ритмизированных, а иногда и рифмованных пассажей, которые изредка прерываются кусками прозы — вероятно, более поздними привнесениями. Такой медитативный текст мог читаться нараспев. Даосские школы вообще предпочитали рецитировать (повторять вслух) свои сакральные тексты, не случайно они назывались у них «гэ» (песнями) или «цзюэ» (речетативами). В ряде случаев это снимало проблему понимания текста, который мог быть доступен лишь даосам высшей степени совершенства, — тексту находили практическое применение — рецитирование, а о его смысле можно было уже не думать. Учителянаставники сами объясняли всё, что необходимо ученику-даосу на данном этапе обучения.

Кстати, именно непривычная рифма «Дао дэ цзина» стала одним из веских свидетельств в пользу того, что текст создан разными людьми. Японский учёный Буно Исюн в своей работе «О происхождении «Лао-цзы» обратил внимание на то, что рифма, а точнее, ритм многих частей трактата непостоянен, а порой и вовсе отсутствует. Иногда он настолько сбивчив, что ставит под сомнение даже начальные познания его составителя в области классических канонов.

Ритм «Дао дэ цзина», безусловно, существует. Но это ритм не стихотворный, не ритм тонкого эстета и поэта, не красота слова на каллиграфическом свитке. Это ритм древний, присущий, в частности, самому древнему китайскому произведению — «Шицзин» (Книге песен).

Наиболее ритмизированные части трактата — это отрывки, записанные по четыре иероглифа в предложении, так называемым «правильным ритмом» (чжэн юнь). При этом и здесь бывают «сбои» на неправильную рифму, например (§ 2):

Шэн эр бу ю, — Порождает, но не обладает,

Вэй эр бу тэ, — Действует, не имея воздаяния,

Гун чэн эр бу цзюй — Достигает совершенства, не считая это успехом.

Фу вэй бу цзюй — Он не стремится к успеху,

Ши и бу цюй — И тот не покидает его.

Обратим внимание, что, следуя древним канонам, здесь не рифмуются иероглифы, но соритмизируются фразы, причём иероглиф «цзюй» («пребывать в», здесь переведено как «считать успехом») в третьей строке соритмизируется с иероглифами «ю» («обладать») и «тэ» («иметь воздаяние») из первой и второй строк. Но вот тот же самый иероглиф «цзюй» из четвертой строки уже напрямую рифмуется с «цюй» («покидать») из пятой строки. Это пример закономерной сбивчивости как рифмы, так и ритма, придающих особый колорит построению «Дао дэ цзина».

Это — не поэтический ритм, ибо «Дао дэ цзин» в строгом смысле не литературное произведение, не пример изящной словесности древних, а текст мистериальных посвящений, построенный по своим внутренним законам. Это ритм экстатического сознания, коммуникации человека с небесным ритмом. Нельзя не согласиться, что существует разница в ритмах, но это лишь подтверждает наше предположение о том, что в основе «Дао дэ цзина» лежала более древняя аграфа. Именно она, вероятно, и записана ритмом по четыре или по три иероглифа.

Есть и другое подтверждение того, что многие фрагменты создавались в разное время и записывались со слуха. Многие служебные частицы, как то обозначение начала и конца фразы, модуляции речи (восклицание, вопрос, недоумение) в разных частях текста могут иметь разное значение.

До сих пор в ряде даосских школ можно встретить рецитацию отрывков или некоторых фраз из «Дао дэ цзина». Некоторые школы «внутреннего искусства» или цигун используют их для постановки ритмичного дыхания во время упражнений и введения себя в особое психосоматическое состояние. Древние даосы школ «Высшей чистоты», «Полноты истинности» подкрепляли такое рецитирование приёмом сильных психотропных препаратов и галлюциногенов, приготовленных на основе трав и растений, служивших также ингредиентами «пилюли бессмертия». Фантасмагорические видения, изменение восприятия мира, ощущение саморастворения во вселенной в этом случае могли относиться на счёт благотворного воздействия текста.

Как же удаётся просветлённому даосу передать через трактат силу воздействия своей мысли? Ведь основной соперник непосредственного, интуитивного проникновения в суть вещей — это слова. Всякое слово не только определяет мысль, но к тому же и заключает её в определённые жёсткие рамки. Это, в конечном счёте, и позволяет наладить коммуникацию между людьми на уровне слов, так как существует определённая «договорённость» о значении того или иного слова. Но тем самым слово ограничивает поток сознания, вырывая из него какие-то куски, которые можно выразить в речи, — дискретные структуры. Здесь заключается опасность подмены значений слов, вместо того чтобы воспринимать реальность Дао, которая начинается там, где кончается слово, знак и вообще всякая форма.

Составитель «Дао дэ цзина» не питает иллюзий на этот счёт: «Искренние речи не изящны, изящные речи не искренни. Добрый не красноречив, красноречивый не добр» (§ 81), «Знающий не говорит, говорящий не знает» (§ 56). Можно ли преодолеть слово, перескочить через его ограниченное семантическое значение, то есть подобрать, как говорили даосы, истинное слово»? И вот тогда создаётся особый метаязык даосизма, лексикон просветлённого мудреца. Прежде всего, набор слов сводится до минимума, чем максимально расширяется их смысловое значение. Одно слово начинает заменять целые фразы или мысли, здесь достаточно вспомнить понятие «Дэ» — (Благой мощи) или «формы, не имеющей форм». Но в то же время высшее начало обыгрывается в десятке терминов: «Путь», «изначальная простота», «пустота», «сокровенная самка», «дух долины», «Великий образ», «Великое следование», «предел», «истинность» и т. д. Главное, чтобы мысль не застывала на одном понятии, а понимала всю его относительность.

Ведь «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао» (§ 1), а «Дао, которое исходит изо рта» (§ 35), то есть произнесённое слово, совсем не выражает смысл Дао.

Итак, читателю должно быть ясно, что мы оперируем символами, за которыми, может быть, и возможно разглядеть истинный Путь. Благодаря тексту даос способен осознать дорогу к постижению Дао, по которой ему придётся идти самостоятельно, — ведь истинный мудрец, как учил Лао-цзы, одинок на своём пути.

Главное, надо понять, что «слова имеют предка» (§ 70), и это подсказывает нам наличие за внешними формами звукового ряда таинственного «нечто», которое мы договорились обозначать как «Дао». У красноречивого болтуна слова — это пустышки, у мудреца за словами действительно стоит «господин».

Многие термины, равно как и фразы в тексте, можно понимать и переводить только контекстуально. «Дао дэ цзин» использует свой метаязык — язык мистических сект, ранних последователей даосизма. Например, понятие «у», зачастую переводимое как «вещь», по сути, не имеет никакого отношения к вещам. Это — метасимвол материального мира, противоположный небытию и отсутствию. То, что окружает нас, что существует в нашей реальности, — всё это вещи. Поэтому, встречая термин «у», нередко контекстуально можно без труда понять, что встречая термин «у», в одном случае речь идёт именно о живом существе, человеке, а в другом случае — о явлении или действии.

Абсурдность слов показана через приём антилогики, в результате чего и сам даосизм воспринимается как антисистема по отношению ко всему, с чем мы сталкиваемся в обыденной жизни. Законы логики исключают наличие третьего элемента в бинарной (двойственной) системе. Это значит, что может быть либо «белое», либо «чёрное», но никак не чёрно-белое одновременно, при этом не утратившее свойств ни «чёрного», ни «белого». Следуя этому, человек — либо «мудрец», либр «глупец», и уж никак не может быть «сокровенного» или «тёмного зеркала», которому уподобляется сознание мудреца (§ 10): ведь такое зеркало ничего отражать не может. А вот «Дао дэ цзин» показывает и ненавязчиво доказывает, что можно, «познав мужское, сохранять и женское», «познав белое, сохранять и чёрное» (§ 28). По даосской концепции, вещи постигаются через свои противоположности, для чего и существует закон «парного рождения». Поэтому одна сторона вещи автоматически предполагает наличие в ней же противоположности, чёрного в белом, инь в ян и наоборот. А поскольку всякая вещь неравноценна самой себе и, как говорит сам Лао-цзы, «истинные слова похожи на свою противоположность», то бессмысленно пытаться одним «метким словом» выразить Дао. Слово одновременно будет являться и своей противоположностью — антисловом, поэтому построение «Дао дэ цзина» таково, что Дао — это неДао, истинное действие — это недеяние, глупец, в мирском смысле, на самом деле может оказаться мудрецом.