соблазняет уговорами кошку, а вот перед его взором возникла красная долина меж высоких чёрных гор. На горизонте колыхалась длинная лента из огненных знаков. Лента стремительно приближалась, извиваясь в воздухе, как небывалых размеров змей. Хотя, присыпанные землёй, они не могли двигаться, Джио чувствовал, как волнуется прижавшаяся к его спине Эрфи.
Ты не должен напрягаться…
Змей подлетел так близко, что Джио хорошо разглядел отколовшийся от хвоста странный элемент — тугую сверкающую спираль, усыпанную колючими шариками.
Ты выпустил его, а теперь впусти…
Конец спирали вонзился Джио между глаз, и мозг взорвался невыносимой болью.
— Иди к чёрту! — мысленно заорал он, но навстречу ему уже мчался новый знак, обжигающий, переливающийся, как красная ртуть.
Джио корчился под ударами, которым не было конца. Никогда в жизни он не испытывал
такой острой боли. Огненный змей неистовствовал. Каждый новый символ приближался, чтобы Джио мог его рассмотреть, а потом, как казалось Джио, пробивал в его черепе дыру размером с кулак и уходил к Эрфи. Она тоже страдала, принимая в себя эти необычные и ужасные дары, похожие на гусениц, пиявок, змей и всегда свитые в кольца или перекрученные.
Настал момент, когда Джио начал мечтать и молить о смерти: удары участились, и боль стала нестерпимой. В сознании, которое он не мог отключить, всё смешалось в багровом тумане.
Расслабься… Скоро конец…
Но Джио неотвратимо падал в пропасть, по дну которой текла мутная кровавая река.
— Пожалуйста, не оставляй меня! — крикнул издалека чей-то знакомый до боли голос.
— Отпусти, — шептал Джио.
Но голос упрашивал, молил, и Джио заставил себя вернуться в чёрную долину; здесь парящий змей, поджидая свою жертву, выписывал в пространстве огромные огненные фигуры.
Зависнув перед Джио, змей в последний раз ударил укоротившимся хвостом и вошёл в его мозг, как пущенная стрела.
…Он очнулся на траве окоченевший и скрюченный. Женщины лили на него вёдра горячей воды, смывая грязь. Потом его закутали в толстое одеяло и, подхватив за руки и за ноги, которых он не чувствовал, потащили в дом. Там его растёрли пахучей жидкостью, одели, влили в него огромную кружку горячего чая и уложили на кровать под несколько одеял.
Утром Джио проснулся почти здоровым и в полузабытьи, отходя от пережитого, услышал, как возле постели разговаривают женщины:
— А Эрфи повезло меньше.
— Так он же молодой, живучий, а ей… сколько ей было, девяносто два?
— Три. Тяжёлая передача случилась. Лицо почернело, на груди ожог от цепи. Говорят, так бывает, когда приходит слишком большая сила.
— Интересно, что он видел, слова или знаки?
— Шани сказала, он ходячее несчастье.
— Значит, змей прилетал, — вздохнув, сказала женщина.
Не повезло и Амике, к которой по обычаю перешли драгоценности Эрфи. Она была вынуждена надевать их, постепенно, по одной, и испытывала из-за них сильные боли, словно они её отравляли. Амика почернела и исхудала, и заснуть ей помогало только сонное зелье. В доме постоянно толклись женщины, поили и кормили не встававшую с постели больную, растирали её, пели ей красивые песни. На Джио никто не обращал внимания, по ночам он доедал то, что находил в кастрюле на печке.
…Дни тянулись, как резина. Однажды он заглянул к Амике, и женщина, сидевшая у постели, довольно грубо сказала:
— Меченый, иди сюда, помоги надеть. — И сунула ему в руки золотую цепь старухи Эрфи, с тяжёлыми звеньями, ту самую, что была на ней в ночь, которую Джио не любил вспоминать. Женщина бережно приподняла голову спящей Амики, но Джио мешкал, и она прошипела: — Быстрее!
— Не буду, — с ненавистью сказал он. — Не дам её мучить.
— Ох, наконец-то мы тебя свяжем и отвезём к верхним!
В комнате тотчас появились другие, с такими же непреклонными лицами, увешанные золотом, в цветастых нарядах, от которых рябило в глазах.
Джио боялся возвращаться в город. Знают ли там, что он заплатил за погибшую кошку, или он откупился только от нижних? Имея печальный опыт, он не мог, как раньше, рисковать, не зная всех местных порядков, поэтому, как подранок в траве, сидел в деревне, боясь высунуться.
Он склонился и надел на Амику цепь. Ещё не проснувшись, она закричала от боли. Взревев, Джио хотел сорвать цепь, но на него уже навалились, стиснули со всех сторон и вышибли из комнаты, надавав тычков и оплеух. Он с воплями пинал запертую дверь, пока из кухни не вышла молодуха и не плеснула в него помоями из ведра.
На следующий день Амике неожиданно полегчало, это вызвало в доме радостную суету и восхищённые перешёптывания:
— Нос родился…
Женщины затеяли во дворе хороводы, пели песни, а потом закатили настоящий пир с застольем. В честь праздника и Джио впервые угостили по-человечески, доставив в его комнату большой поднос с кушаньями.
— Нос у них родился, — ворчал Джио, подбирая до крошки вкуснейший пирог с курицей. — А остальное на подходе.
Впрочем, его уже ничто не удивляло.
Глава 8. Визит господина Горна
1
— Ой, мада, что я вам расскажу, — задыхаясь от быстрого шага, начала было Летка, появившаяся на пороге кухни, но Виктория, аккуратно помешивая соус в сотейнике, одёрнула её:
— Некогда болтать, книсса! Столько работы, а ты опаздываешь!
Летка, одетая в белый поварской костюм строгого покроя, состоящий из брючек и приталенной куртки, продела в специально пришитую на талии петлю пушистую чёрную косу, спускавшуюся по спине ниже пояса, натянула перчатки и немедленно приступила к чистке картофеля. Виктория не разрешала пользоваться картофелечисткой из-за того, что слишком многое шло в отходы, и следила, чтобы Летка тоненько срезала кожуру и тщательно вырезала глазки.
Рослая и подтянутая, с грубоватыми чертами лица, Летка не была красавицей, но прекрасные серые глаза и сдержанная улыбка, всегда таившаяся в уголках губ, делали девушку очень обаятельной. Ей было двадцать восемь, она страстно мечтала выйти замуж, но трагически разрывалась между двумя возможностями. Один из претендентов, красавец и весельчак Лап, торговавший зеленью и овощами, любил выпить, а выпив, устраивал незабываемые представления на открытом воздухе. Обычно он кого-нибудь гонял по улице с криком: «Сейчас я тебя побрею, тля кукурузная!», а перед пытавшейся его урезонить Леткой поминутно валился на колени и ревел, отдавая честь: «Слушаюсь, ваше величество!» Протрезвев, Лап являлся к Летке с огромным букетом, вычищенный, благоухающий, густо сыпал обещаниями и доводил её до полуобморока сногсшибательным мужским обаянием и нежными речами. Второй жених, Мартон, мужчина простой, но с хорошей репутацией, работал в Спящей мастером на все руки, пил в меру, был старше на двадцать лет, о красивых ухаживаниях