стекались безмолвные фигуры в чёрном, сливавшиеся с тьмой. Джио попробовал их разговорить:
— Эй, красавицы!
Никакой реакции.
— Милые тётушки!
Молчание.
— Вот же злобные бабки…
В ответ полетел град земляных комьев. Некоторые попали ему в лицо, и он с проклятьями убежал в дом.
Промывая глаза под струёй воды из ручного умывальника, он твёрдо вознамерился не показывать свой страх. Он справится — заплатит, если это необходимо, чтобы выжить. И пусть его оставят в покое. Пусть дадут возможность уехать из этого места с его ненормальными кошками и выпрыгивающими из стен чудовищами. До сих пор ему удавалось выкарабкиваться из самых неприятных историй, а сколько их уже было… Жаль, что они тебя ничему не учат, вспомнил он сдержанный отцовский укор. Будь ты со мной откровеннее, отец, огрызнулся Джио, я бы никогда не сунулся в этот городишко.
Джио утерся полотенцем, висевшим рядом с умывальником, взглянул на тёмное окно. Сквозь открытую форточку тянуло дымом, с огорода доносился треск горящих поленьев и сильный запах палёной шерсти. Бояться нечего, уговаривал он себя, Амика знает, что для меня будет лучше, она никогда не причинит мне вреда. Допустим, сказал внутренний голос, но ты уверен в других? Вдруг старуха передумала?
Джио подкрался к окну и чуть раздвинул занавески. Угол дома закрывал обзор, но с огорода донеслись чеканные звуки всаживаемых в землю лопат. Во рту сразу пересохло. Где-то в животе зародился страх и, разрастаясь, быстро поднимался к горлу, как гигантский паразит.
В кромешной темноте Джио достал из буфета нож, крепко сжал его и, натыкаясь на мебель, выставившую против него все свои углы, выбрался из кухни в прихожую. Там он, почти не отдавая себе отчёта, поднялся по лестнице, ведущей на чердак, протиснулся в крошечное чердачное окно и оказался на крыше, где холодные лезвия ветра тут же исполосовали ему лицо. В любой момент он мог сорваться со скользкой черепицы, но сумел подобраться к кирпичной трубе. Держась за трубу, Джио огляделся и выбрал сторону с хорошим обзором.
Плотная, как войлок, тьма окружала селение, лишь на далёком холме мерцали бледные огни, да внизу, в огороде, поблёскивали язычки пламени. В его отсветах молча суетились женщины. Они водрузили на догорающий костёр железную бочку и носили в неё воду из колодца. А ещё они копали яму! Джио изредка поднимал глаза и смотрел на небо, словно оттуда могло прийти спасение. Но они договорились и со звёздами — небо было черно, как мысли убийцы.
Страх разбухал в груди, мешая дышать. Он вспомнил их последний вечер с Клотильдой. Обнявшись, они сидели перед телевизором и ели свежие ягоды.
— Пожалуйста, не оставляй меня, — вдруг попросила она сдавленным голосом, как будто знала, что он задумал.
Если бы она повторила это раз двадцать, неприятным плаксивым тоном, с надрывом и слезами, уйти было бы легче. Но Клотильда была слишком гордой. За это он и любил её. Он, конечно, отшутился, зарывшись лицом в её мягкие светлые волосы, но на душе скребли кошки.
После тяжело перенесённой в юности безответной любви Джио рвал отношения при первых же признаках влюблённости. Он предпочитал женщин без претензий, быстро вычислял их среди других и сходился с ними, в основном, в периоды безденежья, чтобы как-то пережить трудные времена. Чаще всего это были пухленькие обеспеченные хохотушки. Они со всем соглашались и не задавали неудобных вопросов. Их бесконечно трогали повторяемые им банальности: мы два одиноких сердца, два незнакомца в ночи… Да-да, им это нравилось. Пусть ненадолго, но он помогал им скрасить одиночество, не был с ними груб или циничен, и потому их кошельки, которые он никогда не опустошал до дна, были для него открыты. Когда он исчезал, они находили ему замену и вспоминали о нём с теплотой, даже если с его уходом из дома пропадала пара дорогих вещиц. Живи сам, получая максимальное удовольствие, и дай жить другому — отличная, как ему казалось, формула отношений. В ней не было места надрыву, скандалам, ревности, навязчивым преследованиям, обязательствам и прочим опасным переменным, которые в любой момент могли привести к катастрофе, к не решаемому уравнению. Он это удачно придумал. Но теперь, вместо того чтобы проводить с Клотильдой счастливые дни и ночи, сидел на скользкой крыше в обнимку с трубой и гадал, как незнакомые люди распорядятся его судьбой. Что они с ним сделают? Чем возьмут плату у нищего чужака — натурой, органами? Эти предположения не выглядели глупыми или невозможными, особенно после того как женщины закончили копать яму, пугающий прямоугольник в земле.
— Кому достанешься, любимая, когда паду в сраженье я? — вспомнил Джио слова из песни. Раньше они казались ему глупыми и высокопарными. Раньше.
Костёр внизу догорал. Молчаливые фигуры выстроились широким полукругом, объявшим старуху Эрфи. Подняв глаза, она встретилась пылающим взглядом с прижавшимся к трубе Джио. И вдруг он увидел нечто такое, что едва не свалился с крыши. Рядом с Эрфи, в светлом платье, слишком легком для весенней ночи, стояла… Клотильда… его Клотильда! Обхватив плечи руками, она дрожала от холода, а потом тоже заметила его и помахала рукой.
— Кло! Почему ты здесь?! — в тревоге крикнул Джио. Его подруга, врач по профессии, была помешана на работе. Она не могла уехать, бросив своих особенных, бесчувственных ко всему пациентов.
Ветер отнёс в сторону её ответ, но это, без сомнения, была она, здесь, среди чужих, в самом эпицентре кошмара.
Джио не помнил, как слез с крыши и очутился на крыльце. Они что-то с ним сделали — заколдовали, одурманили. Больше он не принадлежал себе, нож вывалился из рук, язык не ворочался, а тело легко подчинялось чужим приказам. Пока он безвольно брёл к поджидавшим его женщинам, светлая фигурка Клотильды таяла на глазах, и последней исчезла её милая улыбка. Но и сама Клотильда была уже не важна, воспоминание о ней было неважно, она стала призраком, тенью из какой-то нереально далёкой жизни.
Джио раздели до трусов, а на старухе осталась длинная сорочка из белого полотна и увесистая золотая цепь, которую ей передали по кругу. Их обоих, дрожащих от холода, подвели к яме со скошенным под углом дном и уложили спиной друг к другу, голова к голове.
По-прежнему вялый, Джио не мог сопротивляться, и вот уже им накрыли головы платком, прикидали землёй, вытягивающей из тела остатки тепла.
Плати!
Услышав в голове голос Эрфи, Джио почему-то вспомнил ночь, проведённую в доме Пенты. Перед ним замелькали картинки: вот он ворочается под полушубком, размышляя о странностях незнакомого городка,