Читать интересную книгу Пантера, сын Пантеры - Татьяна Мудрая

(Из данных обстоятельств легко можно было понять, отчего это покойных Закарию и Иосию так потянуло заселить собой гараж: старинный дом хорошей постройки они, с их скромностью, воспринимали где-то на уровне королевской резиденции.

Впоследствии людской бум как-то уж очень быстро и плавно сошел на нет: лесная, бумажная и дереводобывающая промышленности иссякли, импорт всякого рода реалий превзошел экспорт, вывоз рабсилы сначала был интенсивнее ввоза, но вскорости они сравнялись на уровне нуля. Единственным, чем можно было еще хвалиться, — торговлей и экспортом информации: в этом Библ по-прежнему задавал тон другим странам.

Поэтому стало необходимо, с одной стороны, сократить имеющиеся в наличии квадратные километры жилой площади, а с другой — создать базу едва зарождающейся тяге к единоличному расселению. Для этого в ход пустили технику высокого класса, в основном деревообрабатывающую. Древорубный комбайн, рассчитанный на небольших размеров секвойю, способен был в единый миг нашинковать двухсотквартирный жилой дом на мелкие бетонные ломтики. Сначала из этого конструктора попросту складывали на уровне почвы квартирку поменьше исходной, ставя на фундамент из оставшихся без дела блоков и накрывая бесхозными бетонными же плитами, металлочерепицей и шифером. Потом изощрились: грех был не использовать на все сто процентов точнейшую, едва не прецизионную технику. Стенные, половые и потолочные панели стали пилить не только поперек, но и вдоль, предоставляя хозяину точь-в-точь его собственное имущество без малейших изъятий. Стены, правда, были жидковаты, но зато и соседей никаких: выходило то же на то же.

С другой стороны, по мере увядания официального сельского хозяйства развивались потуги государства возродить его индивидуальный сектор. Опустевшую землю тоже резали на куски и, поскольку домовых секций даже и после их заселения оставалось немерено, водружали их посреди чистого поля по принципу: один дом — один участок. К земельному отрубу подводили воду, к бетонному срубу — электричество. Такой кусок земли с дачным домиком чуть побольше обыкновенного достался и на долю Анны.

Анна отнеслась к затее властей скептически:

— Из здешней земли ничего путного не получишь, один бурьян, даже на сено непригодный.

Син ответила:

— Мы ведь еще не смотрели.

Особой радости в ее голосе слышно не было. И ума, и опыта ей хватало, чтобы понять: занятие земледелием требует особенной сноровки, какую не вложат в тебя ни в каком колледже.

Но вот кто всему этому обрадовался — это младшенький, Эшу.

— Так давайте сходим! Отгулы отоварим и отправимся. Там же пять миль всего, если по старым туннелям.

— Ты б еще канализацию предложил, — пробурчала Анна.

Двинулись, впрочем, по земле — то на велосипедах, то пешком, катя их рядом с собой: своих коней бабка пожалела. Шли городом, потом окраинными пустырями и чахлыми перелесками, затем вышли на простор. Здесь не было ни души, сказывалось буднее время, только бродили или возлежали на горячей земле отдельные экземпляры собачьего рода. В городе, особенно на улицах и площадях, они попадались редко — то была не их сфера влияния.

Широкое поле с кое-как огороженными домами находилось на отшибе от всякой поднебесной и небоскребной растительности. Впрочем, низкая зелень, как и предвидела баба Ани, процветала и даже покрывала собой неописуемой долготы пространство.

— Крапива здесь необорная, — заулыбался Эшу, — стало быть, и прочие травы получат стимул.

— Откуда ты взял эту ересь, малый? — спросила баба.

— В учебнике биологии прочитал.

Зашли в дом: примитивный двухкомнатный и двухоконный кирпич на блочном фундаменте, ни крыльца, ни террасы, ни крыши. Правда, толем укутаны все резаные стороны, а верх — даже двойным, и дверь самая что ни на есть добротная — из старого дуба. Зашли с некоторой опаской: внутри оказалось некрашено, однако уже ободрано, вид нежилой, зато уютная паутина по всем углам. Тут обрадовалась и Син:

— Пряжи-то сколько! Вот увидишь, сынок: размотаю и свяжу что хочешь: шарф, перчатки, носки, рейтузы, — сносу не будет.

— Мам, ты еще и из крапивы попробуй.

— А ведь это идея. Ты Андерсена, что ли, вспомнил? Понимаешь, в давние времена все крестьяне ткали крапиву вместо дорогого льна — барской нити. Стебли сушили, трепали и пряли на обыкновенном веретене. Грубовато выходило, однако носить можно. И не жгло вовсе, конечно.

— Интересно! На нашем участке крапивы не очень много, — ответил Эшу с некоторой даже алчностью. — Я так думаю, натеребить и по соседству можно, конкурентов пока не предвидится.

— Еще и благодарить станут, — сказала баба.

— Вообще-то здесь у нас и своей пользы растет навалом, — добавил Эшу. — По самую крышу. Расторопша для лечения, зверобой для пурпурной краски, конский щавель для кислоты, иван-чай для заварки. Да, говорят, еще волоконца на репьях можно выпрядать. А смотри, баба, какие листья прорезные, будто у пальмы какой-то. Не знаешь, что это?

— Конопля, внук.

— О, так мама и ее в дело пустит. На мешки и веревки, основу для половиков и всякие такие штуки.

— От конопли и лекарственная польза бывает, — хмыкнула баба. — Смотря какой сорт.

— Ладно, мне как раз уступают старинную прялку, с колесом, — сказала Син. — на веретене нитку тянуть уж очень хлопотно. Ткацкий стан из ближнего села привезут, там хороший мастер остался, если не помер еще. И ковер для дачи сотворим, и обои сделаем самые лучшие, тканые, как в старину, дайте только время.

— А куда кросна поместим? — с восторгом вопросил Эшу. — Я знаю, они большие, здешнюю крохотульку прямо развалят. А дома с теть-Лизиными украсами не совместятся.

— В бывший гараж, — ответила мать. — Я не думаю, чтобы наш папа был против, если ты об этом.

Впрочем, стройные ряды сорняка хотя и слегка поредели, но в общем и целом сумели устоять: новый владельцы жаловали сюда лишь на выходные. Постоянно пребывал один только приблудный пес выдающихся статей и колорита. Вислоухий, коренастый и коротконогий, он был несусветно рыж, кроткую темноглазую морду рассекала надвое ярко-белая проточина, спину крыл небольшой чепрак цвета сливочной помадки, на передних лапах — ярко-белые чулочки с рыжим же крапом, на задних — коричневые носки. Животное первым делом окрестили — любящий всякое загадочное старое железо Эшу дал ему звучное имя Кардан, — смастерили отличную будку из уворованных тарных дощечек, что остались после изготовления крыльца. Пищу сей бдительный страж наловчился промышлять самостоятельно (мыши-полевки, ящерицы и змеи, а иногда и — о ужас — парализованные утренним холодом жуки), только лакомства и витамины приходилось доставлять ему с нарочным, который его между делом и вычесывал — на радикулитные пояса.

Летом Анна и Син выдирали, косили и сушили флору; осенью Эшу возил матери для рукоделья целые охапки трав. Поближе к холодам он заделался страстным садоводом. В крошечных горшочках из-под йогурта и сливок по всему городскому дому проживали у него проросшие косточки заморских и запредельных фруктов, бобов и лиан и — о диво! — давали росток. Особенно хорошо поднимались в рост крошечные яблоньки.

— Это же дички получатся, даже если приживутся в свободной земле, — скептически говорила Анна. — Привоя им тут никто не сделает. А воду для полива откуда возьмешь?

— Уж как-нибудь, — туманно говорил Эшу. — Вымолю.

Всю долгую и слякотную зиму Син пряла и ткала по изготовленным меркам, снимала с неуклюжих буковых кросен рулоны плотной ткани: этим войлоком в самом деле предстояло обивать стены и пол. Тащить на природу сколько-либо объемистую мебель было накладно, а транспорта не допросишься; вот и было решено на малом семейном совете укрываться простынками и перинами, спать на коврах и есть на них же.

Настала весна. Едва стаял снег, как Эшу вывез свою зеленую батарею на участок, прикопал и присыпал прохладной, еще довольно влажной почвой. И вот чудо — недели через две-три пошла в рост жесткая древесная поросль, а к началу тотальной июньской засухи все ростки уже имели прочный стволик толщиной в вязальную спицу и буравчатый корень, лихо сверлящий себе путь к древним слоям земли, сохранившим память об изобилии подземных источников.

Не все деревца выжили — и то было диво, что проросли. Да и сажали их с дальним расчетом на то, чтобы одно выбросить, другое увезти в городской дом вместе с комом родной земли. Явно не пережили бы заморозков мандарины и чудесный помплимус, который, по словам Набокова, способен был приносить плоды истинно поэтические, финиковая пальмочка ростом с табурет и авокадо: их, давши погулять на воле, поселили в городской дом. Крошечные груши, сливы и яблони укутали в толь чуть не до верха.

Но самую крепкое дерево, по задаткам — скороспелую яблоньку, Эшу в сентябре вывез и тайком посадил у самых ступеней Дома Книги, в месте, отведенном для подарков знатных и сановитых гостей.