меня, откидывает в сторону телефон, в котором ковырялась и, подскочив на ноги, бросается мне на шею. Я даже среагировать не успеваю, как эта шалава наиграно выдавливает из себя рыдания прямо в мое плечо, а цепкие руки сжимают мою шею. Фу, ну и противная, как он мог променять маму на нее? Отцепляю пиявку и слегка отталкиваю от себя.
– Можешь оставить цирк, – цежу сквозь зубы и, оттолкнув ее от себя, прохожу к отцу.
Зависаю над ним, внимательно всматриваясь в черты. Раньше я не замечал, насколько старым он выглядит, или он всегда был таким? Отцу всего сорок три, а на вид все шестьдесят. Худой какой-то, изможденный.
– Жанна, выйди, – не совсем вежливо просит Михаил, в ответ та фыркает:
– С чего вдруг? Тут мой муж.
– Сожитель, – поправляю ее на английском, а Михаил тут же подхватывает и переводит на русский. Жанна начинает ерепениться, но я рявкаю на нее: – Пошла вон!
– Да ты кто…
– Я – сын! А ты кто?
– Сын, которого не было двенадцать лет? Который даже ехать к отцу не хотел? – язвительно звенит мерзкий голос.
Сжимаю челюсти и медленно поворачиваюсь к ней лицом. Жанна, уловив мой взгляд, заметно затихает и даже немного съеживается.
– Я пойду возьму себе кофе и вернусь, – произносит она, задирая подбородок.
– Через час, – дополняю я ее речь. – Ты возьмешь кофе и вернешься через час.
От вибрирующих во мне эмоций я никак не могу подобрать слова на русском, но Михаил, похоже, достаточно хорошо владеет английским, раз переводит Жанне мое пожелание. Она мечет в меня зрительные молнии, но наконец покидает палату. А я тру грудную клетку, там как-то неприятно ноет, и в голове снова рождается мысль, что прямо сейчас я нуждаюсь в своем Ангеле. Она бы нашла правильные слова, чтобы описать то, что я чувствую, успокоила бы меня лишь одним своим присутствием. Желание позвонить ей, – а еще лучше увидеться – становится практически нестерпимым.
– Поговорим? – спрашивает Михаил.
Мы присаживаемся в кресла немного поодаль от отцовской кровати.
– Тимур, вы должны понимать, гарантии на выживание Георгия Матвеевича минимальные, практически нулевые.
– Понимаю.
– Вам придется принять управление бизнесом на себя.
– Я ни черта в этом не смыслю.
– У вашего отца есть помощник, очень толковый мужик. Опять же, я рядом.
– Вы все так преданны ему. Почему?
Михаил смотрит на меня абсолютно серьезно.
– Он много хорошего сделал для нас.
– Для вас – да.
– Я не стану копаться в вашем семейном белье, вы и сами с этим отлично справитесь.
– Откуда такое знание языка?
– Жил пару лет в Англии.
– Учились?
– Работал.
Михаил отвечает односложно, и я понимаю, что дальнейшие расспросы бессмысленны.
– Что от меня требуется?
– Боюсь, вся ваша сила воли и голова, которая будет работать и днем и ночью. Мне жаль, что вы принимаете управление в такое непростое время, но так или иначе, бизнес все равно достался бы вам. По крайней мере, легальная его часть.
– О, есть и легальная? – спрашиваю с иронией.
– Зря вы так. У Георгия Матвеевича очень сильная бизнес-база.
– Тогда зачем еще и криминал?
– По-другому здесь бизнес не построишь.
– Понял. Ладно. Оставьте нас с отцом наедине. Минут через десять можем ехать.
Михаил, кивнув, поднимается и идет к двери. Уже взявшись за ручку, оборачивается ко мне.
– Никому пока ни слова о состоянии вашего отца, стервятники налетят, не отобьемся, надо все делать тихо. Никому, даже Вере Архиповне.
Я криво усмехаюсь.
– И про нее в курсе.
– Такая работа, – отвечает Михаил и выходит из палаты.
Я присаживаюсь на край отцовской кровати и смотрю на его лишенное эмоций лицо.
– Ну что, отец, во что ты меня втягиваешь, а? – перевожу взгляд на окно и смотрю на солнечные блики на подоконниках. – Когда я был маленьким, хотел во всем быть похожим на тебя. А потом, когда ты нас с мамой выставил, я тебя возненавидел. Сейчас смотрю на тебя, и мне тебя жаль. Не потому что ты болеешь, а потому что по тебе даже плакать никто не будет. Жанна, конечно, устроит показательное выступление. Мама несомненно всплакнет, она ведь любила тебя все эти годы. И все, отец. Больше ни-ко-го. Потому что ты – редкостный мудак, до которого никому нет дела.
Встаю и выхожу из палаты. Говорят, если человек находится на краю смерти, нужно простить ему грехи, отпустить все обиды и проводить в последний путь с чистым сердцем. А мне хочется плюнуть на его могилу и, возможно, даже станцевать на ней. Потому что я до сих пор помню, как он пьяный спустил маму с лестницы, после чего она стала инвалидом. Помню, как лицемерно он ухаживал за ней и говорил, что никогда не бросит, пока она лежала в постели после реабилитации. Как клялся в любви, когда у нее пошел перекос по гормонам и она стала диабетиком. Врачи говорили, что болезнь развилась на нервной почве, и я точно знал корень этих проблем.
Еще тогда, будучи шестилетним пацаном, я наблюдал за отцовскими выходками и хотел… быть похожим на него. Мне казалось, что вот так выглядит безграничная власть и авторитет. И только когда моя мама лишилась возможности даже бегать со мной за мячом, я понял, эта власть может причинять боль. Сейчас я нахожусь в смятении. Чувство страха перед неопределенным будущим, что я не справлюсь, завалю весь бизнес, потеряю опору в виде отцовских денег – все это вызывает какой-то необъяснимый ужас, который холодными реками мчится по моим венам. Надо бы взять себя в руки, но я как в тумане, бреду по коридору больницы, даже не заметив, что ко мне присоединился Михаил. Черт его знает, как я буду все это вывозить. Но для начала надо набраться мужества, чтобы позвонить маме и сообщить скорбные новости.
Глава 17
Саундтрек к главе: Three Days Grace