Гебера, Перейра оказался в числе обвиняемых вместе с Анахарсисом Клотсом. После пятимесячного заключения Перейра был приговорен революционным трибуналом к смертной казни за мнимое «участие в заговоре, поставившем себе целью уничтожить национальное представительство (Конвент), убить его членов и ниспровергнуть республику». Его повезли к эшафоту в одной карете с Гебером, Клотсом и другими осужденными. Голова еврейского демагога скатилась под громкие клики толпы: «Да здравствует республика!» (март 1794 г.).
Спустя месяц разбирался процесс дантонистов, и в нем оказались замешанными два лица еврейского происхождения — братья Фреи. Выходцы из Австрии, где их отец, богатый поставщик армии, принял христианство[23], братья Юний и Эммануил Фрей вместе со своей юной сестрой Леопольдиной переселились в Париж, чтобы там «наслаждаться благами свободы» (1792). Здесь семья Фреев сблизилась с монтаньярами, в особенности с демагогом Шабо, бывшим капуцином. Чтобы закрепить свой союз с революцией, братья Фрей выдали замуж за Шабо свою 16-летнюю сестру, почти навязав ему эту красавицу с придачею большого капитала. Семейный союз оказался гибельным для его участников. Когда вскоре Шабо запутался в сетях революционного шпионажа, ему вменили в вину то, что он женился на австрийке и получил иностранные деньги с целью произвести государственный переворот. Фреи обвинялись в составлении заговора с целью «путем лихоимства подорвать престиж республиканского правительства». Оба брата (одному было 36 лет, а другому 27) были осуждены революционным трибуналом и казнены вместе с Шабо, Дантоном, Демуленом и другими героями революции (апрель 1794 г.). Была оправдана и осталась в живых только Леопольдина Фрей, овдовевшая после полугодового замужества, — нежный цветок, сорванный революционным вихрем и растоптанный.
Другая трагедия разыгралась в семье еврейского барона Лифмана Калмера, выходца из Голландии, натурализовавшегося во Франции задолго до революции. Из его сыновей один, Исаак Калмер, стоял в рядах ярых санкюлотов («санкюлот с двумя сотнями тысяч ливров годового дохода»), а другой питал симпатии к роялистам, но обоих братьев, с двух полюсов политического мира, террор привел к подножию эшафота. Исаак Калмер, деятельный член революционного комитета в Клиши (близ Парижа), был обвинен своими политическими врагами в деспотизме, в оскорбительном обращении с муниципальными чиновниками и в терроризировании граждан Клиши. Приговоренный революционным трибуналом к смерти, он был казнен в июне 1794 г. Его младший брат, Луи-Бенжамен, был брошен в тюрьму по обвинению «в поддержке крайних роялистов и сторонников контрреволюции». Уликою против обвиняемого выставлялось то, что, будучи гренадером одного батальона во время пребывания королевской семьи в Тюльери, он приходил во дворец и имел беседу с королем и королевой, а также исполнял распоряжения «презренного царедворца» Лафайета и раздавал от него медали. В мае 1794 г. революционный трибунал осудил второго Калмера на смерть, и вскоре он был гильотинирован. Сестре казненных Калмеров, Саре, также грозила гильотина, и она спаслась от смерти только случайно: она засиделась в тюрьме несколько дольше своих братьев, а тем временем произошел термидорский переворот, положивший конец кровавой диктатуре Робеспьера (июль 1794 г.). Еврейская узница была освобождена вместе с другими арестованными, ранее обреченными на смерть.
Еврейские имена мелькают и в политических процессах следующих лет, времени «успокоения». Если при Конвенте сажали в тюрьму по подозрению в недостатке левого радикализма, то в годы Директории (1795—1796) затевались процессы против подозреваемых в крайнем якобинстве. Все это, однако, затрагивало только интересы отдельных лиц и не ставилось в счет еврейскому населению в целом.
§ 19. Первые плоды эмансипации (1796—1806)
Десятилетие, протекшее от Директории до утверждения Наполеоновской империи, не ознаменовалось в жизни французских евреев крупными событиями, но оно подготовило события следующих лет. В этот промежуток созревают первые плоды эмансипации — и сладкие, и горькие. Социальный рост еврейского населения вызывает противодействие интересов, задетых этим ростом, и под солнцем свободы созревает плод, сосавший свои соки из почвы рабства.
Со времени революции еврейское население Франции заметно росло. Из соседней Германии усилилось переселение евреев в восточные департаменты Франции — Эльзас и Лотарингию; бесправные обитатели немецкого гетто находили здесь среду, родственную им по быту и языку (еврейско-немецкий диалект), и быстро акклиматизировались. Многие шли дальше, преимущественно в Париж, еврейское население которого за 15 лет утроилось (около 1806 г. там жило до 3000 душ). В прежде запретном для евреев Страсбурге образовалась значительная еврейская община. Завоевания французской революции и Наполеоновской империи (части Германии и Италии, Бельгия, Голландия, Швейцария) вызвали механическое увеличение еврейского населения, которое в первые годы империи (1804—1808) превышало 135 тысяч человек. Приблизительно половина этого числа приходилась на коренные департаменты Франции.
Вся эта эмансипированная масса стремилась развернуть свои силы, но условия того бурного времени не благоприятствовали нормальному росту освобожденного народа. На смену внутренним революционным кризисам пришли непрерывные внешние войны и связанные с ними экономические кризисы. Расцвел бонапартизм. Жажда свободы уступила место той жажде военной славы и владычества над Европою, которая дала такой пышный рост милитаризму Наполеона I. Евреям поневоле пришлось пойти по этому течению, унесшему гражданскую доблесть в солдатскую казарму и на поля кровавых битв. Они доставили немало материала для того пушечного мяса, в котором нуждалась «слава Франции». Усиленные рекрутские наборы (conscriptions) вырывали массу юношей из рядов еврейского населения. Евреи шли под знамена республики и империи, отбывая воинскую повинность лично или поставляя за себя наемников; немало было и волонтеров и профессионалов военной службы, дослужившихся до офицерских чинов. Положение еврея-солдата среди товарищей-христиан было нередко весьма тягостно: это побуждало многих евреев в войсках скрывать свое происхождение и избирать себе военный псевдоним (пот de guerre). По мере усиления рекрутских наборов «налог крови» становился все более непосильным, и увеличилось число уклонявшихся от воинской повинности. Префекты восточных департаментов доносили, что многие не являются на рекрутский призыв, что у евреев неправильно ведутся метрические книги и что иные родители записывают своих мальчиков под именами девочек для освобождения их от военной службы.
Хотя случаи неявки на службу и даже дезертирства все более учащались и среди христиан, тем не менее евреям такие случаи вменялись в особую вину: в этом видели недостаток гражданского чувства. Уклонение от участия в гекатомбах Наполеона, который за 15 лет призвал под знамена более трех миллионов человек, являлось для многих доказательством того, что евреи не заслужили равноправия. Трагизм истории был в том, что заря эмансипации взошла для французских евреев в кровавом тумане террора, в пороховом дыму сражений, что не было дано освобожденным постепенно приспособляться к новым условиям гражданской жизни.
Это вызывало аномалии и в культурном росте: внезапные скачки на одной стороне, неподвижность — на