Друг друга сменяли ставшие народными Стинг, Антонов, «Абба», Пугачёва и прочая когорта больших талантов.
Музыка смешивалась со звоном посуды, вплетённым в гул десятков голосов. Денис не питал иллюзий относительно своего места в организационной иерархии ресторанного бизнеса. Несправедливо сравнивать дорогой кабак с классической филармонией.
Она сидела за столиком в пустынном уединении. Дивное создание матери-природы в платье с цветочным принтом, акцентирующим изгибы точёного тела. С лицом кроткого ангела неестественной красоты. Ухоженные волосы каскадом ниспадали на приоткрытые плечи. Безмятежная улыбка застыла на трепетных губах. Исходящая от девушки энергия волнами разлеталась по помещению. Аура неистового вожделения в каждом атоме сладкой плоти. В какой же лаборатории чей-то злой гений создал столь непостижимый образ? И не входили ли демоны всех мастей в придачу с соблазнительным нутром?
Тарелка с остатками салата отставлена в сторону. Бокал с чем-то красным отсвечивал гранатом. Она смотрела на него.
Он не мог оторвать взгляд от совершенного лица. «Собаку Баскервилей» Дашкевича[21] играл, не глядя на клавиши. Наверное, выглядел со стороны полным идиотом. Осталось разве что слюну пустить.
Их взгляды встретились. Дениса пронзило током от головы до пят. От избытка чувств он неправильно сыграл дорийский лад. А следом и гармонический до-мажор. Дело принимало опасный поворот. Такого с ним ранее не случалось. Пришлось отвести глаза к роялю. Не хватало ещё прослыть непрофессионалом.
Господи, до чего она красива! Почему-то коротает вечер без спутника. Таких девушек одна на миллион. Им никогда не бывает одиноко. Только если они сами не захотят. Вертят мужчинами любого сорта, как волчками. Купаются в роскоши, позволяя быть рядом с собой.
Она о чём-то разговаривала с Борисом. Точно не о десерте. Администратор не принимал заказы. Тогда о чём?
А не всё ли ему равно?
Он сделал паузу промочить сухое горло. До начала заслуженного антракта всего ничего – одна песня. Великолепная «Voyage Voyage» Desireless[22].
Девушка с нереально эффектной внешностью поднесла бокал к губам. Правая рука теребила что-то висящее на цепочке. Он приступил к исполнению, а сердце в груди отбивало барабанную дробь. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Либо он сыграет без ошибок, либо покроет себя позором.
Игра в гляделки закончилась, едва начавшись. Волей-неволей Денис перевёл взгляд на клавиатуру. Он не мог допустить промаха. Не потому, что боялся увольнения. Просто не терпел халтуры в собственном воплощении.
Девять часов вечера. Положенные двадцать минут отдыха потекли. Безымянный палец коснулся завершающей ноты соль во второй октаве. Он встал из-за рояля. Затёкшая спина благодарственно хрустнула. Традиционный поклон в сторону публики был адресован в первую очередь таинственной девушке.
Подойти к ней он не отважился бы даже под дулом пистолета. Тем более на виду у официантов и посетителей. В смокинге. Пошутить что-то вроде «Вы привлекательны. Я чертовски привлекателен» и попросить номер телефона или id в «ВКонтакте»? Он ездил на общественном транспорте. Жил в чужой квартире. Ни разу не был за границей. Грезил музыкой и имел неясные финансовые перспективы. Что общего у них могло быть?
Преисполненные сверхъестественной тоской взгляды пересеклись в последний раз. В затуманенной голове Дениса запылал драконий огонь. Он прошествовал к двери с надписью «Только для персонала», уверенный, что больше никогда её не увидит.
6
– Паэлья – пальчики оближешь! Как, впрочем, и всё, что ты готовишь, Макс. Ты прирождённый повар.
– Комплимент принят. – Шеф-повар подвинул Денису стакан с облепиховым морсом. – Увы, я не могу слушать твои концерты. Должен быть на командирском мостике. Без меня мои балбесы сожгут кухню.
Денис не мог входить на кухню из-за санитарных правил. Бесплатный ужин ему приносили в комнату отдыха для персонала. Уплетая рис с курицей, он предусмотрительно надел поверх смокинга поварской халат. За створками маятниковых дверей на сковородах шипели куски мяса. В кастрюлях булькали супы, жар печей вгонял в пот. Надо очень любить свою работу, чтобы каждый день торчать в натуральном аду, изнемогая от пекла.
– Я бы не смог стоять у плиты, как ты. Верх моего мастерства – это омлет.
– Музыкант создаёт эмоции души, повар питает тела. Мы оба творим.
– Конкретно моё тело сейчас лопнет. Я объелся.
– Спасибо за похвалу. А как же десерт?
– Десерт? – переспросил Денис. – О нём я как-то забыл.
– Кусочек грушевого пирога с шариком сливочного пломбира.
– С кофе?
– Ну разумеется. Сколько угодно. Двойной эспрессо, тройной эспрессо, гляссе, мокко, марочино, раф, латте, ристретто, романо…
– На каком языке ты разговариваешь?
– На понятном всем языке хлеба насущного.
– Скорее распутного обжорства. Половину названий впервые слышу. Этак я три дня спать не буду.
– Я не настаиваю.
– Чёрт с тобой, старый чревоугодник. Я согласен! – Денис лукаво покосился на бородатого шеф-повара. – Но, если меня стошнит, сам будешь объясняться с начальством.
– Если тебя стошнит, будешь неделю чистить картошку самым тупым ножом, который я смогу отыскать. Мои кулинарные шедевры не для того созданы.
– Какая мерзость. Мои руки тоже не созданы для такой работы. В двадцать первом веке картофель всё ещё чистят вручную?
– Упаси боже. Эти времена канули в Лету вместе с пейджерами.
– Я понял, ты хочешь моей смерти.
– Вот смотрю я на тебя и не понимаю, чего ты торчишь в нашей дыре. Молодой, красивый…
– Надеюсь, никто этого не слышал.
– …остришь по поводу и без повода. Про талант и говорить не стану.
– Нет уж, скажи. Давно меня так не облизывали.
– Москва и Санкт-Петербург созданы для таких способных парней.
– Принято, док. Эти слова я могу адресовать и тебе.
– Я крепко привязан к земле, – шеф-повар пожал широкими плечами, на мгновение превратившись в напуганного ребёнка. – Трое детей не шутка. А ты свободен как сопля в полёте.
Денис посмотрел на часы.
– У меня всё меньше времени, чтобы насладиться пирогом. Знаю, ты бесишься, когда на тарелках остаётся еда.
– Всё-то он знает, – фыркнул повар, поглаживая холёную бороду. – Сейчас принесу десерт. Продолжим разговор послезавтра. Ты ведь не собираешься уходить в отпуск? На кухне я так откровенничать не могу.
– Макс… Приятно поболтали. Спасибо.
Милый сердцу облик не покидал воспалённое сознание. Забавно, что он не запомнил цвет её глаз. Предположительно, карие, бесконечное погружение в глубины которых наверняка погубило не одного сластолюбца. Кожа нежно-оливкового цвета – результат искусственного загара. Ей вполне могло быть как двадцать пять, так и девятнадцать лет. Умелый макияж мог состарить, а мог омолодить. Он склонялся к первому варианту. И всё потому, что грусть на лишённом изъянов лице отражала годы житейского опыта.
Хватит о ней думать! – одёрнул он себя. Ты не подходишь