Он протянул руку, и Ирина ответила одобряющим рукопожатием.
— Если хотите, можете оставить чемодан внизу. У меня есть свой ключ от входной двери. Так что на обратном пути вы сможете его забрать.
— Да ничего страшного. Я с ним уже сросся.
— Как хотите. Тогда идем?
— С удовольствием.
И двое одномоментно проникнувшихся взаимной симпатией людей направились через музейный зальчик к лестнице, ведущей на выход.
Всё это время наблюдавшая за их разговором очаровательная, тургеневского типажа Любовь спрыгнула с подоконника и двинулась следом. Но в дверях почти лоб в лоб и некстати столкнулась с Влюбленностью.
В случае с «антагонисткой» об очаровательности речи не шло. Длинный, как клюв, нос. Пухлые губы. Сильно выдающийся подбородок и угловатые скулы. Небрежно рассыпанные по плечам спутанные волосы. Большая отвислая грудь… Уродина? Нет, не совсем. Поскольку все вместе составляло страшную притягательность. Короче, Влюбленность походила на стервозную «зажигалку».
— Ты опять здесь?! А ну кыш! — цыкнула на нее Любовь. — Не видишь, занято?!
— Ути-пути, какие мы сегодня нервные. Тоже мне, нашла на кого пыл переводить! Да на этого уголовника хоть Зевс дуть будет — ничего в душе не шевельнется. Разве что пупка пониже.
— Это мы еще посмотрим!
— Да ладно, нагляделись уже. Не далее как в прошлые выходные. В тот раз — Любочка, теперь вот — Ирочка. Неважно, с кем и откель, — лишь бы в постель.
— Не передергивай. Здесь совсем другое.
— Мечты, мечты, где ваша сладость, — насмешливо прищурилась Влюбленность. — А ты, подруга, вообще в курсе, что этот твой Барон — из стремящихся?
— Я твоего жаргона никогда не понимала и знать не хочу.
— Ох, темнота! Разжевываю: он на вора в законе метит. А потому скоро снова сядет. А на зоне ему всяко не до тебя будет. Там из всех любовных развлечений разве что «петухи» да «Дунька Кулакова». А это не то что не твой — даже и не мой профиль. Я, конечно, уважаю смелые эксперименты, но не извращения.
— Пошлая ты. Пошлая и злая.
— А что делать, коли ты всю доброту себе хапнула! Что осталось, то осталось.
— А ты до хорошего еще ни разу никого не доводила. Минимум — нешуточная ссора.
— Так это людишки придумали, что от любви до ненависти один шаг. А вот нашей сестре доподлинно известно, что один шаг — он как раз от влюбленности до ненависти. Вот многие считают, что вроде бы ты — типа Всё. Но без обратной стороны луны, та всего лишь нарисована акварелью на бумаге.
— Ты на меня не наговаривай. Я не твоё второе я. Я — добро. А ты — зло, падший ангел.
— То есть, по-твоему, я демон? Ой, не могу! Это что, навроде дух печали?
— Серьезней.
— Черт с рогами, что ли?
— Без рогов.
— Ты ж слепа! Как разглядела-то? — расхохоталась Влюбленность. — Ладно, вернёмся к объекту. Отчасти соглашусь: он действительно не такой уж закоренелый циник, но это еще ничего не значит. Короче, понаблюдаем. За симптомами.
— Да, я — болезнь, но я не заразная.
— А ты на меня бочку не кати! Хочешь, справку из вендиспансера покажу? Я нынче чистая.
— Тьфу, гадость!
— Эт точно. За мной, как за фокусником, глаз да глаз. Ну да куда тебе, с твоими диоптриями?
* * *
В половине седьмого Коля Захаров с облегчением выгрузился на кругу конечной у Балтийского вокзала. Голодный, с изрядно намятыми в трамвайном вагоне боками, он выдвинулся в направлении улицы Шкапина, бормоча под нос всяко разные нехорошие слова в адрес Анденко.
Около часа назад тот разыскал его по телефону в недрах архива и, безапелляционно обвинив в дуракавалянии, приказал бросать все и срочно мчаться на Балты. Объяснять причину и иные подробности вызова не стал, сославшись на то обстоятельство, что за два дня до зарплаты каждая лишняя скормленная таксофону двушка — это не съеденные персонально им, временно обнищавшим инспектором Анденко, два куска хлеба.
При таких раскладах другой бы, окажись на месте Николая, послал товарища куда подальше. Но Захаров, к его несчастью, был существом деликатным. (Что само по себе в милицейских кругах редкость.) А потому, с сожалением прервав общение со Светланой и безо всякого сожаления отставив ненавистный ящичек с карточками альфонсов, Николай поехал на воссоединение с коллегой, сдуру воспользовавшись трамваем. Совершенно позабыв, что как раз в это время с работы на вокзал едут толпы работяг из числа жителей близлежащих пригородов Ораниенбаумского и Гатчинского направлений.
В озвученном дворе на Шкапина Захаров сыскал приятеля не сразу.
А обнаружив, осерчал еще сильнее, застав инспектора Анденко азартно сражающимся за доминошным столом в компании местных пенсионеров.
— …Опаньки! А как насчет по «троечкам»? — Ба-ац!
— Ой, напугал! Ежа голым задом! Дуплюсь. — Хлоп!
— Андреич! Чего клювом щелкаешь? Ставь!
— Откуда? Ты же видел, дурья твоя башка, что я на тройках катаюсь! Вот опять, по твоей милости, еду. Ставь, Григорий батькович. Небось ты «двойки» жмешь?
— Не могу не уважить старшее поколение. Пожалте, «двоечка», — Анденко профессионально жахнул костяшкой по столу и только теперь заметил Захарова. — О, Мыкола, прибыл? Ты там покури пока. Щас, пять секунд. Нам с Макарычем двенадцать очков осталось, чтобы этих гавриков снова «козлами» сделать.
— Это мы еще поглядим, кто кого сделает, — ворчливо отозвался один из гавриков и шарахнул по хвосту шестерочным дуплем. — А вот и баянчик. Мерси за подставку, Макарыч.
— Кушайте на здоровье.
— «Ваше слово, товарищ Маузер?»
— Мы пойдем другим путем. «Пустая». — Шлеп! — Андреич, а ты сегодняшнюю «Правду» читал?
— Купил, но пока не ознакомился. А чего там?
— Никитка сказал, у нас теперь самые современные ракеты на вооружении стоят. Говорит, такие, что в муху в космосе попасть могут.
— Брехня.
— Думаешь?
— Сам посуди: откуда мухам в космосе взяться? Там же эта, как бишь ее, невесомость.
— И чего?
— Как чего? Кверху пузом особо не полетаешь.
— Хм… Глыбко!
— Алё, космонавты! Мы ходить будем или где?
— Не понукай, не запрягал… — Ба-бах!
— Неожиданно.
— Ага, нежданчик приключился. Ставь, Григорий батькович!
— Айн момент! — Анденко задумался. — А, была не была! «Рыба»! Считаемся, отцы!..
Выяснилось, что рисковал Анденко по делу. Сконфуженные «козлы» потянулись за папиросами, а Григорий сгреб в ладонь честно выигранную мелочь, уступил место другому спортсмену и направился к дымящему в сторонке коллеге.
— Нет, ну нормально? — негодующе взорвался тот. — Я бросаю все дела, срываюсь! А он здесь, оказывается, «козла» забивает. Это, что ли, твое срочное дело? А у меня, между прочим, за весь день во рту маковой ворсинки, она же росинка, не было!
— Не кипишуй, Мыкола, — изображая саму любезность, Григорий примиряюще потрепал приятеля по плечу. — Согласись, не мог же я, целый час тебя дожидаясь, праздно туточки отсвечивать? На виду у бдительных старушек? А так — и в ландшафт органично вписался, и кое-какие дополнительные подробности за Любу разузнал.
— Какую еще Любу?
— Ту самую, — многозначительно изрек Анденко и фальшиво затянул радийно-популярную:
Люба — русая коса,казаки бедовыевлюблены в её глаза,светло-васильковые…
— Хорош издеваться, а? Объясни лучше: какого черта ты вообще тут делаешь? Ты же сейчас должен быть на Московском вокзале и снимать показания с проводницы!
— Да шут с ней, с проводницей. Потом задним числом оформим и подошьем. Тем более, по большому счету, они на фиг никому не нужны.
— С чего вдруг такие выводы?
— Объясняю. Благодаря деятельному участию моего барабана и дополнительной информации, полученной от на редкость толкового местного участкового… Кстати, запомни или запиши: старшина Ульченко. Василий Александрович. Может, когда пригодится.
— Если я стану запоминать имена всех ленинградских участковых…
— Всех не надо. Только толковых. Кстати, ты бы видел, какой роскошный аквариум у них в опорном пункте! Даже парочка амфиприончиков имеется.
— Парочка кого?
— Амфиприоны. Они же рыбки-клоуны.
— То бишь в местном опорном пункте у тебя сыскались родственные души?
— Да что ты понимаешь? В настоящей аквариумистике?!