Надежда бросала довольно обидные для Виктории Михайловны слова с предельной откровенностью и уверенностью в собственной правоте. От ее беспощадности коробило, было очень обидно и неуютно. Виктория Михайловна уже в десятый раз проклинала себя за то, что не отказалась от приглашения. Сидела бы сейчас на своем рабочем месте, копалась бы в каталоге и не корчилась от досады.
– Гладильникова, ау, ты где? О чем мечтаем? – словно издалека услышала она голос Добровольской. – Кофе пить будем? Ты какой предпочитаешь?
– Нет, спасибо, я сыта, – довольно холодно отозвалась Виктория Михайловна.
– Обиделась? Дурочка ты. Я ж не по злобе. И не для того, чтобы покрасоваться перед тобой. Жалко мне тебя, бестолочь стоеросовая. Ты сама не понимаешь, чего ты можешь добиться с твоими мозгами, работоспособностью и внешними данными. – Надежда продолжала горячиться.
– А если я не желаю добиваться. Вдруг меня все устраивает и я совершенно не страдаю оттого, что не принадлежу к финансовой элите? Такой вариант не приходит тебе в голову? Я вообще не понимаю, когда человека оценивают в зависимости от уровня заработной платы. – Виктория Михайловна сделала попытку объяснить самоуверенной институтской приятельнице, что ее правота – понятие довольно относительное.
– Дважды дурочка. Я так и знала, что ты меня не поймешь. Ты не обижайся на меня, Гладильникова. У меня тоже жизнь не сахар. Только у меня, в отличие от некоторых, по жизни имеются два девиза. Никогда не сдавайся и ничего никогда не поздно. Ты на досуге подумай над этими мудрыми изречениями, может, и просветлеют мозги. Мне твои страдания до одного места. И я легко переживу, если мои высказывания тебя обидят еще разок. У меня к тебе конкретное предложение.
– Давай валяй, хуже уже не будет. Хочешь, чтобы я наняла киллера и убила Аркадия?
– Мысль хорошая, но не очень позитивная. Тюрьма – это не мой профиль. У меня предложение несколько иного характера. Хочешь иметь нормальную работу и приличный заработок? Только прошу, отвечай сразу, четко и ясно, без всяких загогулин. Я этого терпеть не могу.
– Я не думала об этом.
– Когда тебе думать? Ты все время страдаешь. Ты же у нас самая несчастная. Даю тебе шанс. Если не воспользуешься, пеняй на себя.
– А работа, о которой ты говоришь, какого рода? – осторожно спросила Виктория Михайловна. Странный у них разговор получался. Она умудрилась душу наизнанку вывернуть, хотя не отличалась особенной склонностью делиться наболевшим с первым попавшимся человеком. Получила по полной программе. И это правильно. Нечего было устраивать вечер воспоминаний со слезами и страданиями. А Надежда о себе почти ничего не рассказала. Так, рваные фрагменты, которые сложить в целостную картину пока не удается.
– А такого же, как в твоей занюханной библиотеке. Только есть одна небольшая разница – платят прилично.
– Ты меня заинтриговала. Ты что, руководитель секты или международного концерна?
– Как ты меня утомила, Гладильникова. Куда мне. Я – человек маленький. Всего-навсего заместитель председателя коммерческого банка и скромный член совета директоров. Нынче у нас в главном офисе вакансия освобождается. Заведующего архивом на пенсию провожаем. Должность хорошая, непыльная, в штате всего пятнадцать человек. Ты справишься, никаких сомнений. Пойдешь?
– Я подумаю.
– Я тебе сейчас зарплату озвучу, не возражаешь? Первые три месяца тысяча, потом полторы, социальный пакет, детский лагерь. Хотя лагерь тебе ни к чему, дети выросли, а внуков пока не предвидится. Отличная и недорогая столовая. Корпоративные вечеринки, дом отдыха в ближайшем Подмосковье.
– Тысяча чего? – не веря собственным ушам, прошептала Виктория Михайловна. Тысячей рублей сейчас никого не удивишь. У нее зарплата пять тысяч восемьсот. А тысяча долларов – сумма абсолютно для нее запредельная и нереальная. Ей даже страшно представить, что такие деньжищи можно честно заработать.
– Долларов, конечно, краса моя, долларов. Счет в нашей стране давно идет не на деревянные. Да, еще забыла. Есть еще премии – ежемесячные, квартальные и выплата по итогам года, тринадцатая зарплата по-вашему. На круг выйдет не очень, конечно, но вполне достойно.
– Ты меня не видела тысячу лет, не знаешь, что я представляю собой как специалист, и с налету предлагаешь мне работу, ты не боишься? – изумилась Виктория Михайловна.
– Я ничего не боюсь. А для того, чтобы увидеть тебя насквозь, никакой рентген не нужен. Ты, без сомнения, баба отличная, но просчитать тебя можно за две минуты. Вся твоя беда в том, что не нашелся настоящий мужик для тебя по жизни. Вот ты вянешь и пропадаешь и ничего толком за столько лет про себя не поняла. Ты можешь честно ответить на один вопрос? – строго, по-учительски, спросила Добровольская.
– Конечно. – Виктория Михайловна улыбнулась.
– У тебя, кроме твоего Аркадия, были мужики?
Ничего себе вопросик. К чему? С какой стати? Виктория Михайловна растерялась.
– Я не понимаю, – несколько озадаченно ответила она. Да что она, на исповеди, что ли? Глупости какие. Надежда явно перегибала палку. Ей-то какое до этого дело, если разобраться. Да Виктории Михайловне подобные мысли никогда в голову не приходили. Для нее брак, семья – это понятия святые.
– Нет, Гладильникова, я ошиблась, ты не дура, ты супердура, последняя и единственная во всей вселенной. Призер всех невозможных номинаций для простофиль. Ты профукала свою жизнь, ты это понимаешь? Все, давить не буду. Но ты уникальный раритет. Хуже мохнатого мамонта. Я в восторге. Мне казалось, что такого уже не бывает. Ты меня убила наповал. Тебе твой Аркадий что дал по жизни? Что-то я не вижу бриллиантов в ушах и на пальцах. Ах да, прошу пардону. Бриллианты – это пошло, как я могла забыть? – Надежда картинно закатила глаза к небу. Потом выдержала театральную паузу и продолжила тоном наивного ребенка: – Вы, видимо, много вместе путешествовали, объехали половину земного шара? Нет? А-а-а, я догадалась, признайся, он был половым гигантом? Колись уже, Гладильникова, глазки-то не прячь. Ничего особенного. Нормальный житейский вопрос. По глазам вижу, что нет.
Предлагаю тебе на досуге подумать, что такого для тебя сделал Аркадий, кроме двоих детей? Что ты как женщина получила от него в этой жизни? Тебя использовали, жили на твоей территории, жрали твои борщи и котлеты, носили чистые рубашки, выстиранные и выглаженные твоими ручками. Ты сколько раз в жизни с мужем в кино сходила? Молчишь? Правильно, тебе нечего сказать. Этот гад выпил тебя до донышка и забыл, как тебя зовут. А ты все: «Аркадий, Аркадий». Забудь это имя. Нельзя, чтобы тень урода испортила тебе оставшиеся годы жизни. Если ты этого не сделаешь, помочь тебе не сможет никто, даже доктор Курпатов. Ты уже совершила единственно смелый поступок в своей жизни – развелась с этим козлом, помешанным на карьере. Господи, как он старался выглядеть настоящим москвичом, просто выпрыгивал из своих крестьянских штанов. Но, моя дорогая, я знаю точно, убеждалась по жизни не раз. От осины не родятся апельсины. Как был твой Аркадий сибирским колхозником по сути своей, так им и остался, только тебе испортил лучшие годы жизни, чтобы зацепиться за столицу. Ненавижу хомяков.