Читать интересную книгу "Сказки Восточной и Южной Сибири - Автор Неизвестен -- Народные сказки"

чашу золота». Узнал об этом указе пастух Малаасгай, пришел к узкоглазому хану Олзою и сказал:

— Хан-батюшка, у моего отца был такой длинный шест, что он мог им перемешивать звезды на небе.

— Это ерунда! Вот когда закуривал мой хан-отец трубку во дворе, то зажигал ее прямо от солнца. Вот какая была у него длинная трубка!

Услышал это пастух Малаасгай и молча вышел. Узнал об этом указе портной Олеодой, пришел к узкоглазому хану Олзою и сказал:

— Хан-батюшка, вчера загремел гром так, что разорвал небесный шов — Млечный Путь. Мне пришлось до позднего вечера зашивать.

— Да, мой портной Олеодой, хорошим делом ты занимался. Но вот плохо ты зашивал, недавно утром прошел дождь, — ответил Олзой-хан, посмеиваясь над Олеодоем.

Замолчал Олеодой и тоже молча вышел. Услышал об указе крестьянин Тархас, который засевал просо на вершине оврага Таряата. Он прискакал на телеге с пустой бочкой. Узкоглазый хан Олзой очень удивился этому и спросил:

— О, крестьянин Тархас, что за пустую бочку с грохотом привез?

— Приехал за долгами, — ответил тот.

— А что за долг? Когда это было? Когда я тебе задолжал? Я об этом не помню, — возмутился хан.

— Ты забыл, как у меня взял вот эту бочку, наполненную золотом, — сказал Тархас.

— Не ври.

— Если я вру, отдай мне полную чашку золота!

— Нет, не врешь, это правда!

— Если правда, то дай бочку золота!

Так узкоглазый хан Олзой проиграл находчивому крестьянину Тархасу чашку золота, которым дорожил.

Старик Хоредой

Прежде в счастливые времена жил на свете старик Хоредой. Имел он двадцать черных баранов, пасшихся на неистощимых лугах, а кроме того двух гнедых жеребцов, один из которых был отменным скакуном, а другой прихрамывал на обе передние ноги.

Всего вдоволь было у старика Хоредоя, и жил он, забот не зная. Случилось однажды так, что лучшая из овец его стада принесла белого ягненка. Не сразу Хоредой заметил приплод в отаре. Тем временем прилетели две вороны и выклевали у ягненка глаза.

Рассердился старик, сел на скакуна, кинулся в погоню за воронами, догнал их и, вырвав у каждой по одному глазу, вставил ягненку вместо выклеванных. Стал ягненок видеть лучше прежнего. А вороны полетели к Эсэгэ-малану[69] жаловаться: мол, выколол нам старик глаза, догнав нас на своем быстром скакуне.

Разгневался Эсэгэ-малан на старика и послал девять волков съесть быстроногого жеребца. Старик почувствовал недоброе и спрятал скакуна, а на его место привязал хромого. Пришли ночью волки и съели его. Только они ушли, старик сел на скакуна и мигом догнал серых, бежавших мелкой трусцой после сытной еды. Снял старик шкуры со всех девяти волков, оставив лишь кисточки на хвосте, и воротился домой.

Взвыли волки и кинулись к Эсэгэ-малану с жалобой: спустил, мол, старик со всех шкуры, после того как съели мы у него по ошибке плохонького жеребца вместо скакуна.

Пуще прежнего разгневался Эсэгэ-малан, призвал девять шулмусос и приказал им привести Хоредоя. А старик загодя закрыл все ворота на засовы, все двери на засовы и непрошенных гостей дожидался. Пришли шулмусы, сунулись в ворота, да не тут-то было! Крепки засовы и запоры у старика Хоредоя! Ходили шулмусы вдоль забора, заглядывали в щели, а войти не могли. Чтобы отвадить непрошенных гостей, вскипятил Хоредой котел воды и выплеснул на злую нечисть.

Взвизгнули девять шулмусов и побежали жаловаться Эсэгэ-малану: мол, ошпарил нас вредный старик крутым кипятком. Вышел из терпения Эсэгэ-малан, сел на облако и полетел к Хоредою, чтобы громом и молнией наказать его за нанесенные обиды да непокорность.

У старика Хоредоя — своя голова на плечах. «Если я гонцов Эсэгэ-малан обидел, — думал он, — то не появится ли в моем доме само божество?» Приготовил старик девять котлов тарасуна[70], поймал белого барана для заклания и вышел на улицу встречать небесного гостя.

Вот прилетел на облаке Эсэгэ-малан, увидел, что Хоредой приготовился совершить жертвоприношение, и божественный гнев его остыл.

— Зачем ты, старик Хоредой, вырвал по одному глазу у моих ворон? — спросил Эсэгэ-малан, спустившись на землю.

— Разве ты не знаешь, что они выклевали глаза у белого ягненка, предназначенного тебе в жертву? — ответил Хоредой.

— А почему ты снял шкуры с девяти моих волков, которых я послал съесть твою лошадь?

— Так ведь они съели не того коня, которого ты им велел съесть.

— А почему ты ошпарил кипятком девятерых моих шулмусов, посланных за тобой?

— Откуда мне знать, что это твои посланцы? Уж больно по-воровски они себя вели. Вот я их и ошпарил.

Остался Эсэгэ-малан доволен ответами Хоредоя, принял его жертвоприношение и воротился на небо. А старика с тех пор никто не обижал.

Молодец Гуун Сээжэ, Сын Старика Таряаши

В далекие времена жил на свете семидесятитрехлетний старик Таряаша со своей женой и маленьким сыном по имени Гуун Сээжэ. Однажды утром, сидя за завтраком, сказал старик своей жене:

— Сны мои стали нехорошими, видать, жизнь подходит к концу. Надо бы завершить все земные дела, да не успеваю. Когда я был молодым и неженатым, отец послал меня на другой берег моря расставить силки на зайцев. С тех пор я не удосужился их проверить. Пусть это сделает после моей смерти Гуун Сээжэ.

Через малое время старик Таряаша умер. Поплакали мать с сыном, погоревали и стали вдвоем жить.

Когда Гуун Сээжэ подрос, мать смастерила ему лук из красной березы и стрелы из ивовых прутьев. Стал Гуун Сээжэ на охоту ходить, зверя да птицу на пропитание добывать. Так незаметно и возмужал, настоящим молодцем вырос: лицо багровое, как закат перед ветренной погодой; зубы не уступят в крепости железной копалке, — не мальчик, а мужчина; не охотник, а золото. Стрелял он так метко, что летящих с юга птиц не пропускал на север, а северные не могли пролететь на юг.

Однажды за утренним чаем мать вспомнила:

— Еще в молодые годы твой отец Таряаша был послан твоим дедом расставить силки на другом берегу моря. Отец так и сделал, а вот проверить силки не удосужился. Он завещал довершить начатое тебе. Теперь, сынок, твои руки умеют завязывать торока[71] и впотьмах, а ноги сами находят стремена. Настала пора исполнить отцовскую волю.

— Ничего не поделаешь, придется ехать, — только и сказал молодец Гуун Сээжэ.

Взял он себе в товарищи да в попутчики соседского парня, и отправились они в путь. Ехали не останавливаясь, скакали не сдерживая коней. На исходе девятого дня,