почему? Я был не уверен, — пытался вспомнить, но мои мысли то и дело запинались. Думать сейчас мне было сложно. Я просто шёл рядом с Мураками и слушал как звучат мои шаги.
Через пару минут мы вышли на просторную площадку со стриженным газоном. На ней располагались ровные могилы — чёрные, в японском стиле. Возле некоторых из них лежали букеты.
Мураками медленно прошлась вперёд.
Было тихо.
Только ветер посвистывал да шумел, нагибая отдалённые, маленькие деревья.
Небо было чистым, светлым и удивительно холодным, — я даже вздрогнул, хотя температура была очень даже высокая.
Затем я вдруг понял, что тихие шажки прекратились. Я опустил голову и увидел, что Мураками стоит возле могилы. Сам не понимая, что делаю, я подошёл поближе. Лицо девочки было опущено. Белые волосы скрывали её профиль. Опустив голову, она смотрела на могильный камень. Я проследил за её взглядом:
'Сатори Мураками, любящий отец и сын.
Минато Мураками, любящая мать.
1989–2016'
…Вот и они.
Её родители.
На могиле не было фотографии, — разумеется, — не было цветов. Прошёл уже месяц, даже немного больше. Сперва, когда люди умирают, они ещё некоторое время живут — возле них возятся родственники, проводят похороны, прощания, все дела… В некотором смысле, ты ощущаешь присутствие человека — а потом, когда тело опускается под землю, всё. Потом он заканчивается. Уходит в историю. От него остаётся только плоская могила, над которой дует ветер.
Я почувствовал его дуновение на своей щеке. Повернулся. Увидел, как он растрепал волосы Мураками.
— Здесь, — прошептала девочка нежным голосочком.
— Надо… Отметить, — она достала телефон и попыталась поставить метку на место, как мы и договаривались, чтобы потом его проще было найти посреди ночи — будет темно, а пользоваться фонариком нельзя. Слишком опасно.
Мураками тыкала в экранчик, и я заметил, что у неё подрагивали пальцы. Девушка сдавила губки, чтобы успокоиться. Затем она повернулась и сказала:
— Теперь… придём вечером.
— Да…
Придём.
Я осмотрелся, пытаясь найти кабинку, в которой обитает охранник, — ничего такого не было… С другой стороны и кладбище, хотя и прилизанное, было недостаточно большое, чтобы ставить сюда караульного, — и сказал:
— Идём тогда?
— Ум, — Мураками кивнула, в последний, прощальный раз посмотрела на серые могила и пошла со мною на выход.
И так… До темноты оставалось ещё примерно девять часов. Как бы нам убить это время? И хочу ли я его убивать, вот в чём вопрос… Размышляя над этим, я невольно зевнул и поморщился от яркого солнца.
— Хочешь спать? — спросила Мураками.
— … Немного.
Если так подумать, я провёл бессонную ночь.
Стоило мне об этом вспомнить, как неописуемая усталость захватила моё тело. Я так сильно волновался… Обо всём на свете, что сон просто не мог ко мне подступиться. Теперь, однако, мои нервы как будто совершенно выгорели, и он набросился на меня с вязким и пленительным объятием. Я стал пошатываться, стал быстро моргать… Мне захотелось найти ближайший тенечек и лечь поспать.
Пусть даже на кладбище… Хотя, признаться, звучит как плохая примета.
— Хм… Идём, — задумчиво сказала Мураками и повела меня за собой. Я проследовал за ней, ни о чём не спрашивая — не было сил. Через некоторое время мы вышли к основания зелёного холмика, против парковки, возле которого я сразу подметил несколько стареньких скамеечек.
— Вот здесь можно поспать, наверное, — сказала Мураками и сложила руки.
Можно… Мне сейчас где угодно было можно. Я присел на скамейку, затем прилёг. Сон заволакивал меня, и единственное, что ему мешало, это грубые деревяшки, который терзали мой затылок. Я приподнялся и погладил его.
— Неприятно? — спросила Мураками.
— Немного грубо…
— Хм… Тогда вот! — вдруг заявила девочка.
Что вот? Я думал, что она сейчас предложил мне полежать у неё на коленях, — клише, та самая Мураками, из моего времени, наверняка бы так и сделала, — но нет. Вместо этого девочка вручила мне бумажный пакетик, в котором мы тащили лопату, а потом свою кофточку.
— Спасибо.
Я подложил их себя под голову. Всё ещё немного неприятно, но уже лучше. Голодный и землю сварит, сонный заснёт и на ногах… Я прикрыл глаза и, совершенно незаметно, провалился в дрёму…
…
…
…
Утром снятся самые глупые сны.
Днём… Обычно ничего не снится.
Было уже темно, когда я открыл глаза и медленно сменил позу с лежачей на сидячую. Небо было непроглядным. Не единой звёздочки — только луна парила в противоположной от города стороне, освещая и подчёркивая рублёное облако. Я смотрел на него, наверное, секунд десять пока не услышал справа голос Мураками.
— Проснулся?
Я повернулся и посмотрел на девочку. Она приподнялась с другой скамейки неподалёку.
— Время…
— Уже…?
Нам пора.
146. И
Нам пора…
Я встал со скамейки и протёр слипшиеся глаза. Затем вздохнул, пытаясь развеять прохладным, ночным воздухом остатки дрёмы. Время было ещё летнее, но ночи уже были холодные.
У меня заболело горло.
Мураками меж тем дожидалась, не говоря ни слова. И то же время она смотрела на меня своими пристальными голубыми глазами, и было видно, что девочке не терпится поскорее…
Точно.
Тут я вспомнил, что именно мы собирались сделать, и сон как ветром унесло; моё сердце забилось особенно сильно в груди. Я почувствовал небывалое волнение. Даже мои ноги задеревенели…
— Идём? — спросила Мураками.
— Да… идём, — ответил я не своим голосом.
И мы пошли в сторону кладбища. Каждый шаг давался мне с трудом, словно я шёл по канату над бездной. Последний раз я испытывал подобное… Даже не знаю. Судя по моему нынешнему детскому телу — когда стоял в очереди на прививку в школе.
Вскоре мы увидели ограждения кладбища. Ворота были закрыты. Несколько секунд я надеялся, что теперь у нас не выйдет попасть внутрь, однако Мураками сразу заявила:
— Ничего, я проверила. Тут есть задний вход…
— Хорошо…
Мы обошли ограждение, и вскоре действительно увидели калитку, которая была намного ниже и под которой мы могли пролезть. Мураками полезла первая, я — прямо за ней. Через минуту мы оказались в окружении чёрных могил… Дальнейшая дорога была совсем короткой. Мы осмотрелись, убедились, — к моему сожалению, — что никакого охранника не было, и стали пробираться к нужному месту. Мураками внимательно смотрела в экранчик своего телефона. Бело-голубой свет падал