class="p1">Жених и невеста прошли через лужайку на свадебную платформу, убранную розами и туберозами, и сели лицом к молодому священнику из местного храма, опекаемого реформаторским движением «Арья-самадж». Священник зажег светильник и приступил к службе. Приемные родители Хареша сидели рядом с ним, госпожа Рупа Мера рядом с Латой, за ними расположились Арун и Варун.
– Сиди прямо! – велел Арун брату.
– Я и сижу прямо! – огрызнулся Варун, новоиспеченный сотрудник административной службы. Заметив, что гирлянда сползает с левого плеча Латы, он поправил ее, бросив вызывающий взгляд на Аруна.
Во время церемонии гости сидели тихо и внимательно слушали речь священника на санскрите, что редко бывает на свадьбах. Госпожа Рупа Мера прорыдала всю службу, вслед за ней зарыдала Савита, а в конце концов и Лата.
Госпожа Рупа Мера взяла Лату за руку, насыпала ей на ладонь лепестки роз и сказала:
– Жених, прими нарядную невесту по имени Лата!
Хареш по подсказке священника крепко взял Лату за руку и произнес:
– Благодарю и охотно принимаю этот дар… Держись! – добавил он для Латы по-английски. – Надеюсь, вся эта радость в первый и последний раз.
И Лата то ли при мысли об этом, то ли благодаря тону его голоса действительно приободрилась.
Все прошло благополучно. Лата с Харешем несколько раз обошли вокруг светильника, в то время как ее братья сыпали в огонь и на ее руки распаренный рис. Шарфы жениха и невесты связали узлом, на пробор между волосами Латы насыпали ярко-красный синдур и приложили кольцо, которое ей дал Хареш. Этот обряд с кольцом привел в недоумение священника, так как он не числился среди ритуалов движения «Арья-самадж», но госпожа Рупа Мера настаивала на нем, и он не стал возражать.
Один или двое из присутствовавших малышей расплакались из-за того, что им не дали лепестки роз, а некая пожилая дама настойчиво и безуспешно пыталась уговорить священника упомянуть в его богослужении Бабе-Лалу, божество, которому традиционно поклонялся клан Кханна, но в остальном все происходило гладко.
Но когда собравшиеся трижды читали Гаятри-мантру перед священным свидетельским огнем, Пран заметил, что Ман повторяет слова, опустив голову, и губы его дрожат. Он, как и его старший брат, не мог забыть, когда и возле какого огня слушал слова этой древней мантры в последний раз.
19.11
Вечер был теплый, и в одежде преобладал не шелк, как было на свадьбе Савиты, а тонкий хлопок. Но драгоценности – и среди них маленькие грушевидные серьги Минакши, наваратна[270] Вины и изумруды Малати – сияли так же ярко в разных уголках сада.
Младшее поколение Чаттерджи присутствовало в полном составе, но политиков было мало, и малышня из Рудхии не мельтешила под ногами. Пришли два руководящих сотрудника из небольшого филиала «Праги» в Брахмпуре и несколько посредников с Брахмпурского обувного рынка.
Джагат Рам тоже все-таки пришел, но без жены. Какое-то время он стоял в сторонке, пока Кедарнат не заметил его и не пригласил подойти. Когда его представили старой госпоже Тандон, та не смогла скрыть своего замешательства. Она изобразила слабое подобие намасте и держалась с Джагатом так, словно от него воняло.
– Мне надо идти, – сказал Джагат Рам Кедарнату. – Не передадите ли вы это Харешу-сахибу и его невесте? – Он вручил Кедарнату небольшую коробку – вероятно, для обуви, – завернутую в коричневую бумагу.
– А сами не хотите его поздравить?
– Там слишком длинная очередь, – ответил Джагат Рам, подергивая себя за ус. – Пожалуйста, поздравьте его от моего имени.
Старая госпожа Тандон отошла к родителям Хареша и разговаривала с ними о Нил-Дарвазе, где прошло ее детство. Она поздравила их и в ходе разговора не преминула упомянуть, что Лата чрезмерно увлекается музыкой.
– Очень хорошо! – откликнулся отец Хареша. – Мы тоже любим музыку.
Госпожа Тандон недовольно замолкла и решила больше ничего не говорить.
Малати в это время беседовала с музыкантами: игроком на шахнае, который оказался знакомым ее друга из мира музыки, и таблаистом Моту Чандом.
Моту помнил Малати со времени концерта в колледже имени Харидаса, в котором он участвовал, и спросил ее об устаде Маджиде Хане и его знаменитом ученике Исхаке, с которым Моту, к его сожалению, очень редко виделся в последнее время. Малата, как раз недавно побывавшая на их концерте, похвалила мастерство Исхака и сказала, что ей бросилась в глаза доброжелательность, с какой высокомерный маэстро относился к ученику, редко прерывая его пение своими импровизациями. В мире, где ревность и соперничество часто наблюдаются даже между учителем и учеником, они старались дополнять друг друга, и это усиливало впечатление от их игры.
Об Исхаке стали говорить – всего через год после его первого выступления с танпурой перед маэстро, – что у него есть все задатки стать одним из величайших певцов своего времени.
– Да, – сказал Моту Чанд, – без него у нас совсем не то. – Видя, что Малати не вполне понимает его, он спросил: – Вы не были в Прем-Нивасе на прошлогоднем Холи?
– Нет, не была, – ответила Малати и догадалась, что Моту, по-видимому, аккомпанировал на табла Саиде-бай. – А в этом году, конечно…
– Да, конечно, – сказал Моту печально. – Все это ужасно… А тут еще этот парень, Рашид, покончил с собой… Он учил Тасним – ну, сестру Саиды-бай… Но потом совсем слетел с катушек, и привратнику пришлось его поколотить. А позже пришла эта весть… – Он начал постукивать по деревянным цилиндрикам вокруг обода своих барабанов и натягивать ремешки, чтобы настроить высоту звучания; игрок на шахнае кивнул ему.
– Слушайте, – спросила Малати, которую вдруг охватило беспокойство, – а этот Рашид, о котором вы говорите, часом не социалист? Студент-историк?
– Да, кажется, – ответил Моту, сгибая пальцы с накладками.
Табла и шахнай зазвучали снова.
19.12
Ман, одетый в соответствии с погодой в курту-паджаму, стоял в отдалении от них и не слышал их разговора. Он был печален, почти замкнут.
В какой-то момент он удивился, куда подевался росший в саду харсингар, но потом сообразил, что это совсем другой сад. К нему подошел Фироз, и они молча стояли рядом. Затем к ним присоединились Имтиаз, наваб-сахиб и Махеш Капур.
– С выборами все получилось даже к лучшему, – сказал Махеш Капур. – Если бы меня избрали в Законодательное собрание, Агарвалу пришлось бы пригласить меня в свой кабинет, а этого я бы не перенес.
– Ну, к лучшему или не к лучшему, но получилось то, что имеем, – отозвался наваб-сахиб.
Наступило молчание. Все были настроены доброжелательно, но не знали, о чем говорить. Любая тема казалась по той или иной причине запретной. Они боялись завести речь о законопроектах