Уваров успел наметить все необходимые огневые рубежи, составил даже примитивные стрелковые карточки для каждого расчета, велел выложить из ящиков рядом с орудиями артиллерийские снаряды, заранее установить шрапнельные трубки на пятьсот и четыреста метров, а уж дальше — только на картечь.
Себе он определил роль подвижного резерва, для чего вооружился легким дегтяревским пулеметом, а двух бойцов, порасторопнее на вид, назначил безотлучно находиться при себе, таскать следом сумки с запасными дисками, а также исполнять роль связных со старшим по команде.
Леухин не возражал против его инициативы. Вообще, чем дальше, тем больше Уваров начинал подозревать, что инженер далеко не так прост, как ему вначале показалось, и ведет какую–то свою игру, посвящать в которую нового соратника не намерен. Все говорило именно за это. Держался он слишком флегматично для человека, которому предстоит в ближайшее время вступить в бой с неизвестным противником, причем не на фронте, а прямо, так сказать, на рабочем месте. И ему придется убивать не каких–то федаинов или солдат регулярной иностранной армии, а жителей города, в котором прожито много лет, с которыми не раз и не два встречался на улицах в самых обыденных ситуациях.
К кому–то в гости ходил, пиво пил в уютных кабачках.
Все это было странно. Причем, пока Уваров со всей серьезностью относился к возложенной им самим на себя задаче, комендант крепости особого азарта и энтузиазма не проявлял. Разве что в глубине души радовался, что есть у него теперь энергичный заместитель по военной части?
Леухин несколько раз спускался со стен вниз, заходил в отдельно стоящий домик, выкрашенный поверх кирпича охрой, от которого тянулось на решетчатых столбах порядочное количество проводов — и электрических, и телефонных. Возможно, связывался со своим непосредственным начальством, докладывая обстановку и требуя инструкций. А может, просто выпивал там в одиночку. Хотя, когда возвращался, по–прежнему спокойный, спиртным от него не пахло.
Но вот наконец–то утомительно–нервное ожидание закончилось.
В начале спуска от жилых кварталов к шоссе стали появляться отдельные группки людей, из которых удивительно быстро образовалась густая, очевидно, недобро настроенная толпа.
В музейный, как и все здесь, шестикратный цейссовский бинокль, презентованный ему Леухиным, поручик увидел, что, в отличие от демонстраций, что происходили в центре, тут случайных людей нет. Просветленная оптика приблизила первые ряды настолько, что различались даже лица.
Примерно половина из нескольких сотен людей выглядела очень похоже своей экипировкой на парней из отряда Кшиштофа, но был народ и постарше, одетый пестро — в кожаные и ратиновые плащи, бобриковые куртки и полупальто, в униформу разных полувоенных служб — пожарных, железнодорожников, почтальонов. Различались там и муниципальные полицейские, и налоговики–фискалы с ярко–зелеными петлицами, и даже стрелки лесной стражи.
Многие держали оружие на виду. Положенные по службе карабины и револьверы, автоматы, российские и иностранные, а кое у кого пресловутые охотничьи ружья. Кстати, в ближнем бою, заряженные волчьей картечью или толковыми пулями, пострашнее любого нарезного будут.
Одним словом, «ясновельможно паньство» собралось дать бой оккупантам, которым в свое время присягнуло на верность и от кого достаточно сытно кормилось. По крайней мере, уровень окладов жалованья и вообще жизни в русской Польше раза в два, если не больше, превосходил таковое в Краковской республике. Ну, подумал Уваров, насильно мил не будешь.
— Шляхетское ополчение тысяча четыреста десятого года, — с усмешкой бросил он тем из бойцов, кто его мог услышать. Для большинства из них эта дата ничего не говорила, только Леухин понял и кивнул, прикусив губу. Видать, и до него дошла серьезность момента. А раньше не верил до конца Уварову, что ли?
Вот именно сейчас бы стрельнуть пару раз шрапнелью, и вся эта гвардия разбежится, теряя «стволы» и подштанники. Потому что поймет…
Так он и предложил, но комендант остановил его резким жестом.
— А за что в них стрелять? Люди, может, речным пейзажем полюбоваться вышли. Или на экскурсию к нам хотят… Неловко получится.
— Ну, воля ваша, еще подождем. Хорошо хоть штурмовых лестниц у них с собой не наблюдается, — согласился Уваров. А сам подумал, что времена сейчас не Грюнвальдские, деревянные, веревками связанные лестницы с собой таскать не обязательно. Существуют в природе складные пожарные штурмовки, как раз от земли до зубцов стен достанут, и у строителей соответствующая техника имеется. А то сразу — аэродромный трап–самоход. Быстро и комфортабельно.
— Артиллерия, прицел десять, трубка десять, целик — ноль. Шнуры подобрать! — скомандовал он, чтобы привести личный состав в полную готовность. — Пулеметы — прицел пятьсот. Наводить не выше колен…
— А почему не выше? — проявил наконец любопытство Леухин.
— А потому, господин военинженер, что людей вообще без крайней необходимости убивать нехорошо, — сказал Валерий и поморщился. Он–то сам совсем недавно делал именно это, не до конца убедившись, что необходимость именно крайняя. Но это уже другой вопрос.
— Кроме того, ранения в нижние конечности относятся к разряду тяжелых, выводят из строя безусловно и надолго, сам же раненый, в отличие от убитого, отвлекает на себя, для оказания помощи, от двух до четырех человек, которые, естественно, не могут в это время участвовать в боевых действиях. Также вид большого количества тяжелораненых, их крики, стоны, кровь весьма значительно деморализуют окружающих…
Уваров почти дословно пересказал инженеру соответствующий пункт одного из секретных наставлений.
— Что ж, грамотно. Хотя и несколько цинично, на мой непросвещенный взгляд.
— Ага, крупнокалиберная пуля в грудь–живот и кишки на проводах не в пример гуманнее, — огрызнулся поручик. Для дальнейшего спора времени уже не было. От толпы отделился совсем молодой, лет семнадцати, пацан на маленьком, почти игрушечном мотороллере, с закрепленным на руле белым флагом. Одной рукой он управлял своей тарахтелкой, в другой держал красный электромегафон, украденный, очевидно, на ближайшем стадионе.
Остановился метрах в пятидесяти от ворот, поднес «матюгальник» к губам:
— Русские солдаты! Восставший народ Варшавы предлагает вам открыть ворота. Лично вам не будет причинено никакого вреда. Вы можете покинуть Арсенал со всеми личными вещами, кроме оружия. Вам будет обеспечен проезд до российской границы или до любого места по вашему выбору. Согласно Женевской конвенции. На размышления вам дается полчаса. После этого будет предпринят штурм. Вся ответственность за ненужное кровопролитие ляжет на вас. Уцелевшие будут преданы народному суду!
— Стрельнуть в этого попугая? Поверх головы? — осведомился средних лет унтер, не отрывавший плеча от приклада пулемета.
— Отставить! — не ко времени сорвавшимся голосом крикнул Уваров. — Парламентер же. Пусть едет…
Отбарабанив порученный текст, пацан подождал, не будет ли какой реакции со стен, не дождался, резко прибавил газ и унесся обратно. «Унесся» — это, конечно, громко сказано, мотороллер на гору тянул едва–едва, изрыгая клубы синего дыма.
— Масла перебачил в бензин, — прокомментировал Леухин, — да и зажигание хреново выставлено. Так что дальше делать будем, господин поручик?
— Полчаса ждем. Я, например, прилечь хочу, если вы не против. Слабость у меня, невзирая на уколы… — ответил Валерий, прикидывая, где бы и в самом деле прилечь.
— Сейчас сообразим. Ромашов, бегом. Постовой тулуп приволоки, кружку чифиря и две плитки шоколада. Как это я сразу не догадался. При потере крови — первое дело…
Ровно через полчаса толпа медленно начала сдвигаться вниз по склону. Никому из наступавших, очевидно, так уж отчаянно лезть под пули не хотелось. А отказавшись принять ультиматум, и даже ответить на него, русские солдаты дали понять, что сдаваться не намерены.
Но и мятежникам деваться было некуда. Замахнулся — бей. В любых бунтах и мятежах промедление и нерешительность смерти подобны. Спасти могут только быстрота, натиск, ярко выраженное намерение победить любой ценой.
Постепенно развернувшись в две длинные цепи, флангами огибающие передний фас крепости, они подтянулись к воротам метров на триста и снова остановились. По возможности рассредоточились, выискивая хоть какое–нибудь укрытие: бетонные опоры телеграфных столбов, деревья потолще, выступы канализационных люков. Ни с той ни с другой стороны пока не прозвучало ни выстрела. Очень все происходящее напомнило вдруг Уварову уже не пролог Грюнвальдской битвы, а скорее Стояние на Угре, тысяча четыреста восьмидесятого года. Когда ни Московское войско, ни орда хана Ахмада так и не решились переправиться через реку и вступить в бой «до результата».