Читать интересную книгу Начиналась жизнь - Файвл Соломонович Сито

class="p1">Внезапно ему вспомнилось: Зисл Левин припрятал много хлеба, Шлемка сам видел это. Как только доберется до города, то сразу же побежит в Чека и все расскажет. С ним отрядят двух чекистов, чтобы отобрать у Левина хлеб. Уж он покажет этому мерзкому спекулянту, с маленькими мышиными глазками и потными мягкими ручками!

— Зисл! Сию же минуту клади спрятанный хлеб на стол! — И сразу же по матери его, и еще, и еще раз. — Прятать хлеб, когда люди подыхают, не имея куска макухи!..

И Зисл Левин выкладывает на стол двадцать хлебов, свеженьких, пушистых, подрумяненных. А Шлемка тотчас же отдает приказ:

— Арестовать его, этого негодного спекулянта! Расстрелять его надо, как собаку!

Но кругом тишина. Никакого Левина нет.

…Красноармеец остановился около ребенка, его подбородок задрожал, он поднял мальчика и пустился догонять своих. Они утопали в глубоком снегу. Пуля задела левое плечо красноармейца. Рука задрожала, как от электрического тока, но мальчика он не выпустил.

С большим трудом удалось привести в чувство Шлемку. Красноармейцы окружили мальчика и начали расспрашивать, откуда он, но найденыш погрузился в тяжелое забытье и в бреду кричал:

— Арестуйте его, этого спекулянта!

Красноармеец доставил мальчика в городской госпиталь, назвавшись его родственником.

Последний из четырех новоприбывших был поэт. Правда, своим внешним видом он ничем поэта не напоминал. Вместо гордо откинутых назад локонов, его голова была покрыта стригущим лишаем. Глаза его тоже были мало поэтичны: маленькие, зеленые, как крыжовник. Нос был короток. Писал он просто, не мудрил. Звали его Пейсах Гутман.

В первой же стенной газете, которая была выпущена детским домом, он напечатал свою автобиографию в форме эпической поэмы:

Имел в глухом местечке

Лавчонку мой отец.

Мы жили очень бедно —

Плохой он был купец.

Подумал мой папаша:

«Чем так мне торговать,

Не кинуть ли лавчонку

И в город убежать?»

Дальше в стихах говорилось о том, как отец автора стал мешочником. Ездил на крышах поездов, его несколько раз ловили, потом он заболел и умер. Жить мальчику стало очень тяжело, и нужда выгнала его на улицу. Потом Пейсаха привели к учителю Шраге, и тот взял его в детдом. Он скоро свыкся с детдомом, полюбил учителя Израиля.

Заканчивалась эта поэтическая биография так:

«Да здравствует наша жизнь! Да здравствует Советская власть, потому что только она одна заботится о нас!»

ПОЧКИ НАБУХАЮТ

Прошло три месяца, три вьюжных морозных месяца, а на четвертый высокий, могучий каштан под окном у Шраге стряхнул снег с ветвей и зазеленел.

Теперь дом насчитывал уже сорок ребят. Добрая половина из них — бывшие преступники. Шраге хорошо понимал это. В ближайшие дни он должен был привезти из Запорожья еще шестьдесят подобранных на улице. Тогда семья его будет состоять из ста человек.

«Ну и семейка!» — думал Шраге. Гордиться можно такой родней. Гордиться? Рановато! Не раз еще будет ему стыдно за своих детей, не раз еще придется оправдываться за проделки своих воспитанников.

Первым почувствовал весну Бэрл. Только-только отпустили морозы и неожиданно вышла из берегов речонка, залив половину предместья, как Бэрл совершил прогулку в город. Эта прогулка причинила Шраге немало неприятностей. На Московской улице увидел Бэрла, когда он подбирал «бычки» на тротуарах, инспектор Левман. Возвратился Бэрл домой поздно вечером, с большой шишкой на лбу. А на другой день пришла из милиции бумажка, в которой Шраге приглашали дать объяснение по поводу поведения его ученика Бориса Гринберга.

От Бэрла Шраге ничего не мог добиться. Тупое упрямство мальчика на этот раз перешло все границы. Только в районе милиции Шраге узнал подробности первой весенней прогулки своего воспитанника. Бэрл, оказывается; стянул на толкучке пару штанов. Его поймали и сильно избили.

По-своему воспринял весну Пашка. Весной на базар прибывают «римские гладиаторы». Они бьют себя по груди «двадцатипудовыми» гирями, делают «мост», то есть кладут на грудь доску и предлагают двадцати бездельникам стать на нее. Весной прибывают на базар «иллюзионисты из Тибета». Они глотают шпаги, иголки и вертят плоские тарелки на тоненьких палочках. Весной рынок заполняют «русские плясуньи» в широких разноцветных сарафанах и веселые гармонисты в блестящих сапогах. Все это очень любил Пашка. Любовь эту привила ему Казацкая слободка. Не раз он тогда еще завидовал клоунам из цирка, каждую весну появлявшимся в Курске. О, когда же и он станет таким великим артистом!

И вот теперь, когда только немного подсохло, Пашка по целым дням стал пропадать на рынке, не отходя до позднего вечера от разных базарных актеров.

Шраге был вне себя. Пробовал говорить с мальчиком, но Пашка не слушался заведующего. Весна растревожила его, он даже подумывал о том, чтобы уйти на лето из детдома. Шныряя целыми днями по рынку, он не умрет с голода. После смерти матери Пашка, уже немного научился «работать пальцами». Иное действие произвела весна на Бэйлку. Едва на тонких ветвях каштана появились зеленые почки, как она куда-то исчезла. Через несколько дней вернулась в новом платье. Каждый вечер теперь она подводила слегка глаза, пудрила маленький широкий носик и прогуливалась по Сумской. Бэйлка хотела быть взрослой, мечтала о молодом парне, который вел бы ее нежно под руку и заглядывал ей в глаза.

Залитые солнцем, высохшие крыши вызвали новые мысли и у Рохл, учительницы. Только теперь она вспомнила, что у нее больное сердце, а летом в городе ужасная жара и пыль. Больному человеку дышать нечем. А ей так нужен воздух! Израилю так же не мешало бы отдохнуть. Но где и как?

Набухшие почки высокого каштана принесли Шраге немало забот. Весна взбудоражила ребят. Дети уходили из дома на целые дни. Не запирать же в самом деле дверей! Нанять сторожа? Но это будет только раздражать детей Шраге решил созвать собрание воспитанников и обсудить положение сообща.

УЧИТЕЛЬНИЦА ГИНДА

Шраге уехал в Запорожье, Рохл заменяла его. На другой день после отъезда мужа на нее свалились сразу два события:

Бэрл убежал из детдома.

Прибыла новая учительница, Гинда Мурованая.

Первое событие не очень взволновало учительницу. Она почти не верила в перевоспитание Бэрла. Беспокоило только, что это известие будет неприятно Шраге.

Второй сюрприз пришелся Рохл совсем не по душе. Новая учительница, Гинда Мурованая, ей не понравилась. Явилась она в старой шинели, в запыленных сапогах. Очевидно, только что с дороги. Была среднего роста, с двумя ямочками на щеках, с чуть приплюснутым носом и темно-синими глазами.