Папа начал свою проповедь, пока Грейс-Энн размечталась о том, что значить быть любовницей такого мужчины.
– Я вижу лица, которых не видел в этой церкви с прошлой Пасхи. Что, неужели Бога прославляют только по праздникам? Я слышу голоса, о которых точно знаю, что они упоминают всуе имя Божье. Не стыдитесь ли вы теперь воспевать Ему хвалу? Я знаю, что среди вас есть те, кто испытывал вожделение и алчность, лгал и обманывал. Раскайтесь в своих грехах, говорю вам, а не то будете вечно гореть в адском огне.
Менее ханжеский человек мог бы давно догадаться, почему он так редко видел некоторых своих прихожан. Но не папа. Но как мог даже папа разглагольствовать о грехе именно в этот день, когда должен был ликовать вместе со своей паствой, празднуя рождение спасителя? Хотя с другой стороны она сама думала о грехе, так что виновата не меньше его. Сквайр снова начал кашлять.
– Я знаю, что среди вас есть те… – взгляд викария обратился на первую скамью, и Грейс-Энн вовсе не считала, что он имеет в виду тетушку Юдору, -…кто играет и прелюбодействует. По воскресеньям!
Сквайр хмыкнул, а Прю хихикнула позади Грейс-Энн. Боже мой, что бы герцог ни сказал папе в тот день в кабинете, это должно было быть и в самом деле страшным, раз вызвало такое возмездие. Его светлость выглядел мрачнее тучи, но не отводил взгляда.
– И я знаю, что среди вас есть те, кто осквернят святость рождения Христа весельем и злоупотреблениями, языческими ритуалами и своекорыстной жадностью.
Теперь большая часть собравшихся заерзала на скамьях. Может быть, они слишком долго сидели; возможно, они думали об оставшемся дома напитке из горячего эля с печёными яблоками, сахаром и пряностями, об обеде с гусем и о подарках.
Как раз в тот момент, когда викарий переводил дух, собираясь с силами для торжественного финала, чтобы призвать проклятие на их головы, если они не покаются, из задней части церкви донесся детский голос:
– Мама, еще не пора идти домой? Мы же пропустим Рождество!
Грейс-Энн не могла догадаться, что это за ребенок семенил по центральному проходу, но она определенно знала, чей он. С лицом таким же красным, как и варежки ее сына, Грейс-Энн наблюдала, как Мэг бросилась за ребенком и промахнулась. Двое лакеев в герцогских ливреях сумели преградить путь мальчику и увели его обратно в ризницу, в то время как все остальные прихожане засмеялись.
Викарий, разъярившись настолько, что едва мог говорить, застучал кулаком по кафедре, но было слишком поздно. Никто не слушал, никто не собирался воспринимать его всерьез, когда его собственная семья не делала этого. Бросив сердитый взгляд на старшую дочь, Беквит дал сигнал петь последний гимн.
С последними куплетами хор начал двигаться по проходу к задней части церкви, а пономарь погасил несколько свечей, достаточно для того, чтобы прихожане могли притвориться, что не замечают неистовых перемещений, когда стулья начали передвигать назад и вытаскивать вперед тюки сена.
Затем младший сын сквайра занял свое место за кафедрой и начал читать:
– В те дни вышло повеление… [15]
Когда он добрался до строк, где пастухи охраняли своих овец, сын кузнеца в белых одеждах и с посохом погнал свое маленькое стадо по центральному проходу. Одинаковые барашки, в шерстяных головных уборах, красных варежках и всем прочем, резко скакали впереди него, делая все для того, чтобы дрожали их пушистые хвостики.
– И вдруг на востоке взошла звезда.
На верхушке прикрытой тканью лестницы появилась серебряная звезда. Один из барашков выдохнул «Ого!», но пастух сумел произнести свои строки о том, как он изумлен.
– И ангел заговорил с ними.
Теперь на вершине лестницы стояла дочь Анструзеров, а брат держал ее за лодыжки. Одно крыло у нее было ниже другого, а нимб постоянно съезжал на глаза, но девочка велела пастуху следовать за звездой, что Тоби Мун и сделал, поводив своих маленьких барашков по всему периметру церкви, а затем загнав их обратно в ризницу. Один барашек беспрестанно блеял, а другой лаял.
Затем настала очередь Марии и Иосифа. Подушка, которую засунула под одежду Пруденс, выглядела очень реалистичной, и она убедительно висела на руке Иосифа, пока они устало хромали к алтарю, где сын Анструзеров вышел из-за лестницы, чтобы указать им на тюки с сеном. В гостинице не было места. Но зато в хлеву оказалась корова. Можно было слышать, как Тимми и Джордж Биндл спорят из-за того, кто будет стоять впереди, и при этом они забыли, что нужно мычать. Энни Каррутерс изображала лошадь. У призового першерона [16] ее отца хвост теперь стал короче. Были здесь и два пернатых создания, которые попеременно крякали и кудахтали, и один поросенок в выкрашенной в розовый цвет наволочке, который так стеснялся, что отказался хрюкать.
При этом Мария умудрилась мастерски отбросить подушку в сторону и выхватить из-за тюков сена завернутого в одеяло «младенца», пока все глаза были устремлены на животных и их шалости. Когда она положила ребенка в грубые ясли, снова появилась звезда, и детский нежный голосок ангела запел о радостном поклонении. Мария тоже смотрела с обожанием – но на рыжеволосого Иосифа, который все еще обнимал ее. Они дуэтом пели о своей радости.
Пастух и его барашки снова последовали за звездой, а затем пришли три короля, неся с собой подарки и поднимая упавшие короны. Они добрели до алтаря и произнесли свои речи. К этому времени один из барашков вспомнил о кружащемся волчке у себя в кармане, а другой вспомнил, что не облегчился после обеда. Пока весь остальной хор вернулся на свои места для повторного исполнения хвалебного псалма ангела, в этот раз – держа в руках зажженные свечи, Грейс-Энн схватила Уилли и его волчок. Затем она беспомощно огляделась, задумавшись, что с ним делать, пока сама выведет Лесли на улицу. Она, без сомнения, не могла передать его отцу, только если не хотела, чтобы бедного Уилли превратили в баранину, а Мэг была на другом конце церкви.
– Возрадуйтесь, родился Царь, – пел хор, три короля и все прихожане.
– Мама, мне нужно…
Герцог встал и взял у нее Уилли, а потом снова сел, посадив ребенка себе на колени, проделав все это так небрежно, словно одной рукой взял понюшку табака. Уэр снова подмигнул ей перед тем, как Грейс-Энн выбежала на улицу с другим сыном через ближайшую боковую дверь.
Она вернулась в церковь как раз вовремя для заключительного благословения. Герцог, должно быть, ждал ее, потому что кивнул и похлопал по пустому месту рядом с собой. С другой стороны все еще кудахтала леди Юдора. Собрав сперва останки герцогского монокля, Грейс-Энн посадила Лесли на это место рядом с Уэром и начала двигаться дальше. Герцог просто поднял Лесли и посадил его на другое колено, а затем невинно улыбнулся ей. Викарий откашлялся. Грейс-Энн села.