— Je n’aime pas les pédérastes[97]. — Вот тогда она и задала нам вопрос: — Vous comprenez? Comprenez?[98]
В ней чувствовалась лихорадка и еще какая-то неуверенность в себе; мне было ее немного жалко.
Когда я вернулся в гостиницу, некая злая воля побудила меня заглянуть поверх гардероба, где лежали три порнографических журнала. Один из них (французский) выполнил свое предназначение, но я заметил, что меня совсем не волнуют места, связанные с садомазохизмом и гомосексуализмом. Небольшая победа!
2 ноября
La Toussaint[99]. В Пуатье. Познакомился с будущим боссом и неохотно ощутил, что держусь с ним вежливо и предупредительно. Он живой, энергичный и нетерпеливый, влюблен в свой город и чувствует интерес ко мне, хотя я вижу, что он считает меня немного тугодумом, — а я просто мысленно изучаю его. Он явно старается быть любезным и все делать правильно. Мне он тоже понравился, несмотря на разницу темпераментов. Мы встречались с разными людьми, осматривали церкви, факультеты, главную улицу, проехали весь город, чтобы иметь о нем представление.
Во время войны город пережил сокрушительный налет авиации — 300 самолетов бомбили его в течение 22 минут. Только один налет, но какой жестокий! И это сделали мы, англичане. Я выразил традиционные соболезнования, но сам при этом ничего не испытал. Мне это показалось даже забавным. Абсурд в духе Камю.
У меня небольшая комната на четвертом этаже, из нее открывается вид на круто скошенные уродливые крыши, сортировочную станцию; ближе к холму, напротив, неряшливо расположены новые, но какие-то грубо сварганенные, непривлекательные дома. Вид не так чтоб очень, но все же вид… Почти пустая комната, нет ничего красивого, кроме роскошного турецкого ковра на постели и миленьких — именно миленьких, лучше не скажешь, — розовых обоев с цветочным рисунком.
Удивляет неуместный запах нафталина в туалете — система да va de soi[100] не очень вдохновляет, как и маленький унитаз и кувшин с холодной водой для слива. Французские дома так несуразно оборудованы.
Хозяйка, мадам Малпорт, блондинка лет сорока, держится достаточно сдержанно. Мартин как-то странно намекнул, что она вышла из очень хорошей семьи и ее родная сестра, живущая прямо за углом, ведет дом на широкую ногу. Кроме того, мадам М. держит couture[101] мастерскую. Я видел здесь одну красивую и одну очень красивую девушку. Чувствую, что мог бы упасть. Это место полно скрытых соблазнов. В зеркале на стене я вижу образы многих неизвестных, нематериализовавшихся девушек и женщин, они пьют вино и поправляют макияж. Начало романа — лучшая его часть. Но я не должен этого допускать.
Вчера признался П.Н., что не работаю над диссертацией, потому что хочу написать книгу. И тут он спросил:
— А что за книгу? — и я вдруг смутился, перестал быть естественным и сказал, что в ней кафкианская тема будет раскрыта в манере Джойса. Глупее трудно ответить. Но я не мог заставить себя выразиться точнее. Пока буду писать, в мой стиль и темы войдут робость и неточность.
Университетский ресторан «Ситэ» — новый, красивый, на стенах яркие охотничьи сценки из средневековой жизни. Кормят вполне прилично, только еда всегда холодная. Надеюсь, мой желудок со временем привыкнет к этому. Я приходил сюда уже пять раз, но ни с кем не разговаривал. Все говорят очень быстро и, похоже, разбились на прочно спаянные группы. Я же как чужеродный элемент — не знаю, куда приткнуться. Первые несколько дней принесли разочарование. Я никого не знаю, а Мартин отдалился. Между посещениями «Ситэ» пустые интервалы. Пуатье показался мне довольно скучным, закрытым городом. В нем чувствуется какая-то тайна, но она скрыта от посторонних глаз. Другие города, вроде Парижа, Оксфорда, Эдинбурга, Стокгольма, Копенгагена, более открытые. Видел работающую здесь ассистентку-англичанку. Страшная, как смертный грех. Мечта развеивается, обнажая суровую правду.
Un cortuge civil[102]. Очаровательный, не вызывающий грусти катафалк с аркой из розовато-лиловых цветов поверх гроба. Процессия людей в черном, но на траурную не похожа, все болтают между собой; среди провожающих два солдата — хоронят ancien militaire[103] — в шинелях цвета хаки и синих с золотом képis[104]. Мартин взволнованно шепнул мне:
— Гражданские похороны! Это необычно. Да будет тебе известно, в нашем городе много священников.
Но то была действительно дивная картина; становясь все меньше, процессия удалялась, заключенная, как в раму, в старинную улицу Пуатье с закрытыми светло-серыми volets[105], нормандскими крышами под синим шифером и однообразным рядом незамысловато отделанных штукатуркой фасадов — с одной стороны улицы они были озарены золотисто-розовым светом заходящего солнца, с другой — погружены в легкую тень. Гармония цветов — самые разнообразные оттенки серых, черных, янтарных и синих. Гуляя с Мартином по городу, я стал ощущать его очарование, оно проникало в меня постепенно, как все хорошие старинные вещи. Старинные вещи, в силу своего возраста, никогда не поражают с первого взгляда. А если все же поражают, то теряют в привлекательности, ведь сильное воздействие означает, что в их природе таится нечто неистовое и жестокое.
6 ноября
Два немца в университетском «Ситэ». Boursiures[106]. Оба говорят на прекрасном французском и вообще приятны во всех отношениях. Народ за столиками воспринимает их нормально. Однако смелый поступок — не успели отгреметь пушки, а они уже приехали сюда.
7 ноября
Бывают такие неожиданные и ужасные минуты, когда оглядываешься на свою жизнь с презрением. Думаю, страшнее этого нет ничего. Тогда слабеет воля, удерживающий ее кулак разжимается, и ты видишь, как она летит вниз. Как драгоценный старинный бокал! Почти инстинктивно бросаешься за ним, чтобы поймать. Я вдруг подумал: что делаю я здесь, в этом Богом забытом маленьком французском городке? Просто бездарно трачу год жизни? Нужно было устроиться на работу в Англии, бороться, войти в этот мир. Я живу, как отшельник, жизнь пугает меня. Единственные люди, с которыми я здесь говорил, были немцы, и то они первые обратились ко мне. Одним из них я восхищаюсь — великолепное владение французским, основательность, стремление к знаниям. Он мечтает посещать лекции по французской литературе. А вот мне этого не надо. История французской литературы больше не интересует меня. Теперь мне хочется только читать книги. Да и то не очень. Я чувствую, что качусь, качусь вниз. Держит только надежда на то, что из меня выйдет писатель, но и она тает с каждым месяцем. Я по-прежнему боюсь попытать удачу, боюсь сделать это прежде, чем обрету уверенность в себе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});