Читать интересную книгу Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

Приор вперил алчный взор в золото, из которого, при свете лампы, искрился красноватый отблеск.

— Имя его… — он остановился, а мы сидели, затаив дыхание, — имя его граф Лотарь фон Рабенау, — тихо проговорил приор.

— А! — воскликнул я, ударив себя по лбу. Теперь я узнал, где видел этот огненный взор, слышал этот чарующий голос.

— Он… он! — повторял Бенедиктус, с горящими глазами. — Светский человек, не имеющий никаких монашеских прав. Увидим, останется ли он здесь приором.

В эту минуту раздался крикливый, неприятный, как у попугая, голос карлика.

— Я хочу погубить его, — пищал он. — Я ненавижу его; он прибил меня за то, что я хотел поцеловать руку графини Розалинды, которая меня боялась. Ее я люблю и прощаю ей, а ему никогда! Он сам влюблен в Розалинду, и я хочу его смерти.

Мы уселись, и Бенедиктус заключил с Эйленгофом (я буду с этих пор так называть его) договор. Потом, мы разговорились, как добрые союзники.

Карлик рассказал, что, шпионя за графом, застал его работавшим по ночам и тщательно прятавшим свои бумаги в шкатулку, которую хранил в потайном шкафе, скрытом за деревянными украшениями в его комнате.

Эйленгоф знал еще более:

— Я знаю, — сказал он, — что граф отдает приказания не иначе, как заглянув в эти бумаги, которые должны заключать заметки на все его планы в будущем и на все, касающееся организации братства.

Услышав это, Бенедиктус прошептал:

— Я хочу иметь эти документы, — и обещал карлику, если он сумеет украсть шкатулку, щедро заплатит ему.

Когда мы вышли, победа была в наших руках. Мы знали, кто был наводивший страх глава, этот приор великого ума. Лицо Бенедиктуса сияло; он вспомнил, что между Братьями Мстителями было несколько серьезно недовольных графом фон Рабенау и ожидавших возможности отмстить ему; но, конечно, они не могли достать его.

* * *

С этого дня Бенедиктус проявил лихорадочную деятельность, но не посвящал меня в подробности своих планов. Однажды ночью он сказал, взяв меня за руку:

— Окажи мне большую услугу, Санктус. Через несколько дней торжественно празднуется день рождения графа Лотаря; отправься в светском платье в замок Рабенау — тебя не заметят среди множества гостей — и наблюдай внимательно за всем. Может быть, карлик передаст тебе шкатулку.

Я не мог отказать в такой услуге другу, подобному Бенедиктусу, и в назначенный день, с тяжелым сердцем, облачился в простое, но богатое платье странствующего дворянина, надел седую бороду и направился к замку Рабенау. В первом селении я добыл лошадь, под предлогом, что моя сломала ногу, и я оставил ее на дороге и с наступлением вечера был в замке. Подъемный мост был опущен, и толпа поселян стояла вдоль дороги. Я попросил принять меня на ночь.

— Войдите, сударь, — ответил старый воин, охранявший подъемный мост. — Сегодня наш благородный и могущественный рыцарь празднует день своего рождения, и тот, кого Бог посылает под его кров, будет охотно принят.

Я вошел. Конюх взял мою лошадь и указал мне парадную лестницу.

Замок ликовал и кишел народом. Казалось, здесь собралась вся окрестная знать. Все двери были отворены, и я свободно расхаживал никем не замеченный.

В столовой приготовляли ужин; столы ломились под тяжестью драгоценной посуды и серебряных блюд, на которых были жареные павлины, фазаны и целый кабан. В зале сгруппировалось большинство дам и мужчин около трубадура, который рассказывал, что он прибыл из Прованса, пел новые песни и последние постановления «судов любви».

Всюду царило веселье и радость. Меня удивило только, что хозяина дома нигде не было. Под конец я вышел в сад и стал прогуливаться в густой тени деревьев. Была чудная летняя ночь, теплая, душистая; полная луна серебристым светом заливала все вокруг.

Вдруг внимание мое привлек звук голосов. Я беззвучно проскользнул в рощицу, где увидел небольшую усыпанную песком площадку с каменной скамьей; вокруг цвели громадные розовые кусты. Рощица эта была у подножия одной из башен; на площадку выходила дверь, отворенная в то время, и за ней была лестница, освещенная факелами. Граф Лотарь спускался с лестницы под руку с Розалиндой. Я прижался к кустарнику и впился глазами в красивую парочку.

Розалинда в белом парчовом платье казалась задумчивой и шла с опущенными глазами; на графе был серый бархатный камзол, украшенный шитьем, а на груди сверкал вышитый драгоценными камнями фамильный герб. Роскошный костюм того времени восхитительно обрисовывал его стройную фигуру, сохранившую изящество и гибкость молодости. Я должен признаться, что человек этот в сорок пять лет был замечательно красив и смело мог соперничать с любым двадцатипятилетним обожателем.

— Розалинда, — говорил он в ту минуту тихим вкрадчивым голосом, в котором я узнал, однако, голос приора, — ты избегаешь общества и скрываешься здесь. Разве твой траур будет вечным? Неужели тебя не может утешить ничья преданность?

Но молодая женщина молчала, и он нагнулся к ней, страстно глядя на нее.

— Ты не можешь ничего ответить на слова друга?

Розалинда со вздохом подняла голову.

— Если бы я изменила памяти Лео, разве я получила бы взамен то, чего жаждет мое сердце? Или мне осталось восхищаться орлом, который в своем смелом полете едва замечает то, что происходит на земле и который любуется на своем пути цветами, потому что они красивы, но скоро бросает их как ненужные. Нет, не будем говорить об этом, граф. Я постараюсь остаться верной памяти моего мужа, жившего только для любви, и не буду мечтать об орлах, для которых земные привязанности — мимолетные наслаждения.

Она отдернула руку и села на скамью. Граф слушал ее с видимым удовольствием; он бросил на землю свой ток, украшенный перьями, и, скрестив руки, пристально глядел на собеседницу, лицо которой выдавало волнение.

— А если я отвечу тебе, что орел останавливает свой полет, утомленный, может быть, своим одиночеством на высоте, где он парит; если он хочет опуститься на землю и сорвать цветок не для того, чтобы бросить его, но любить неизменно? Что, если он скажет мужественной женщине, бывшей в силах произнести такие слова: «Умри лучше, чем вымаливать бесчестную жизнь», — если он скажет ей: «Прийди к моему сердцу и поднимемся вместе в облака!»?

Голос его постепенно слабел и перешел, наконец, в сладкий шепот. При последних словах он протянул к ней руки, и Розалинда в восторге бросилась в его объятия; наш почтенный приор страстно прижал ее к своей груди.

В эту минуту на лестнице показался красивый молодой блондин. Увидев пару, не замечавшую и не слышавшую ничего, кроме самих себя, он остановился как громом пораженный. Один из факелов освещал его тонкое лицо с красивыми, но женственными чертами. Он смертельно побледнел, закрыл лицо руками, задыхаясь, вскрикнул: «Ах!» — и стремительно убежал, но я узнал его: это был Курт фон Рабенау.

Я остолбенел от всего виденного и стоял не шевелясь, опасаясь зацепиться за какую-нибудь сухую ветку. Я дрожал при мысли, что могу быть разоблачен приором, ибо, благодаря его могучей воле, человек этот был и оставался нашим главой. Волей-неволей я продолжал слушать.

Страшный глава Братьев Мстителей говорил совершенно новым для меня языком, казалось, вовсе не шедшим ему; звучный голос его звучал нежно и ласкающе, иногда тихо и страстно. Он говорил о любви, о счастье, о блестящем будущем, и если бы я не знал так хорошо, какие гигантские замыслы таятся под этим белым и гладким, как слоновая кость, лбом, никогда не счел бы его вдохновителем стольких интриг.

Но вскоре граф поднялся со скамьи, на которой сидел со своей прелестной невестой. Должно быть, его деятельному и мятежному уму надоел разговор о любви, и он думал уже о другом.

— Дорогая моя красавица, — сказал он, целуя руку Розалинды, — поди к гостям; а я останусь здесь на минуту. Я жду кое-кого, чтобы переговорить о делах, но скоро приду к тебе.

Розалинда дала поцеловать себя, затем быстро поднялась по лестнице и скрылась.

Граф, оставшись один, вздохнул, провел рукой по лбу и стал нетерпеливо ходить взад и вперед, очевидно ожидая кого-то.

Наконец появился паж и сказал ему несколько слов, которых я не расслышал. Граф жестом выразил удивление.

— Пусть придет, — произнес он.

Паж ушел, а через несколько минут я видел, как с лестницы поспешно спустился странник, который затем бросился к Рабенау и упал к его ногам. Граф отступил.

— Кто вы? — спросил он. — Что это значит?

Странник откинул капюшон, и я увидел с изумлением женщину, в которой узнал Герту, мою подругу детства, прежнюю служанку Нельды. Она очень изменилась и побледнела, но была все еще восхитительно хороша.

— Герта! Ты здесь, — воскликнул граф, поднимая ее. — Почему оставила ты монастырь? Что случилось?

— О Боже мой, — рыдала Герта. — Ради всех святых, не ходите больше в аббатство, дорогой мой господин, все открыто, Эйленгоф скрылся, братья возмутились, и, если вы пойдете туда, вас убьют, я знаю.