Читать интересную книгу Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

Мы слушали с понятным вниманием чтение приора и последовавшее объяснение. В словах его была истина, наводившая на многие мысли и вызвавшая тысячи вопросов. Если бы нашелся только, кто мог бы разрешить их!

Да, мы боролись с гигантскими силами природы, не будучи в силах постичь тайн природы, которые кишат на каждом шагу, при всяком взгляде на прошедшее, настоящее и будущее.

Сам человек — неразрешимая загадка. Каким образом соединяется и как отделяется от тела это невидимое «я», которое думает, страдает, учится, и может ли оно испытывать любовь, ненависть и гнев, когда от него остается одна безжизненная масса, подобно телу Годливы, которое чувствовало, любило, говорило? Тайна!

Все это таится в прозрачном пространстве, называемом воздухом, которым мы дышим.

Невольно и я сам, и мои интересы, и мои планы мщения, все показалось мне жалким и ничтожным.

Река времени поглотила целые поколения, великих людей и глубоких мыслителей; имена их и деяния исчезли, провалились, как в пропасть, в это невидимое, где очевидно всегда достаточно для всех места.

Я обхватил руками голову, удрученный, подавленный бесчисленными вопросами, мучившими меня, но которых я не мог разрешить; мозг мой показался мне слишком узким, и я ощущал физическую боль при возникновении мысли, которая, я чувствовал это, наталкивалась на непреодолимую стену.

«Боже мой! — думалось мне. — Если бы я в состоянии был когда-нибудь постичь, приподнять одну из завес невидимого, я отдал бы жизнь, чтобы достичь этой цели».

— Брат Санктус, — сказал в тот момент приор, — не мучайте себя. Бедный мозг наш так создан, что не может работать, как бы нам хотелось, но… — он подошел, положил руки на мое плечо и прибавил дрогнувшим, убежденным голосом — мы созданы для работы, а не для мечтаний. Так остерегайтесь предаваться таким прекрасным мечтам, которые кажутся вам, что полны плодотворных открытий. Это предательское болото, кошмар, которые проходят только, когда там, — он указал на лоб, — все кончается, все останавливается. Жизнь же дана, чтобы жить, так и будем жить!

Он рукою послал нам прощальное приветствие и исчез.

— Да, — прошептал отец Бернгард, — ему, с его гигантской душой, с неутомимым разумом, это возможно, а мы — пигмеи, я, по крайней мере.

Я встал… Все, казалось, поблекло во мне и вокруг меня; будущее казалось бесцельным, мои проекты мщения мелочными и смешными, и мысль моя обратилась к тому времени, когда все пройдет, все будет достигнуто, тело мое состарится, душа утомится и передо мною встанет безотрадный результат: возвращение в неизвестное ничто, родину моей души. Не будучи в состоянии продолжать работу, я простился с отцом Бернгардом и поднялся в свою келью.

В продолжение нескольких дней я был в состоянии полного изнеможения и непригодным ни к какому делу, но понемногу молодость преодолела этот упадок, ослабила пережитые впечатления, и скука монастырской жизни загнала меня снова в лабораторию отца Бернгарда.

* * *

Все пошло по-прежнему. Недели и месяцы проходили, не принося ничего нового. Однажды утром вошел в мою келью Эдгар и сказал, странно улыбаясь:

— Энгельберт, сегодня графиня Матильда принимает постриг, и я после обеда пойду к ней. Ты же по окончании вечерней службы жди меня в старом подвале; по возвращении от мачехи, я сообщу тебе давно обещанную большую радость.

Я хотел расспросить его, но он ушел под предлогом занятий.

Весь день меня преследовало неприятное чувство. Я никогда не любил Матильду, и, конечно, эта гордая преступная женщина заслужила свою участь, но я не мог отделаться от мысли, что высший судья для нее — Бог, а не Эдгар, и что сегодняшний тяжелый день, как и предстоящее ужасное свидание, которое должно добить ее, были делом моих рук…

Я с нетерпением ждал назначенного часа и с наступлением его, взяв светильник, отправился на место свидания.

Старый подвал был обширным склепом, уже совершенно заполненный гробницами. Никто туда не ходил, и я был уверен, что в этом уединенном месте ничто не потревожит меня. Я вставил факел в железную скобу и сел на край одной старой гробницы.

Со всех сторон, куда только мог проникнуть глаз, стояли надгробные памятники; сами стены были покрыты плитами из камня или бронзы. При дрожащем свете факела из мрака выступала то фигура молитвенно коленопреклоненного рыцаря, то женщины со сложенными руками, то какой-нибудь герб — последний знак ребяческого тщеславия людского.

Я предался печальному раздумью. Все эти лица, оставившие свои следы на камне, уже целые века как умерли; они поглощены неведомым и разрешили его тайну. И в моем мозгу снова зашевелился так живо интересовавший меня вопрос о смерти.

Не знаю, сколько времени я мечтал таким образом, как вдруг вздрогнул от звука полнощного колокола. Эдгар запоздал; не замешкался ли он в рабочей зале братства? Но в ту же минуту из темной глубины подвала раздались шаги, и передо мной неизвестно откуда появился Эдгар. На возбужденном лице его было выражение удовлетворенной ненависти.

— Благодарю, Энгельберт, — сказал он, сильно пожимая мою руку. — Мщение, выпавшее мне сегодня, успокоило и укрепило меня.

— Ты видел ее? — спросил я, снова испытывая то же неприятное чувство, что и днем.

— Да, — ответил Эдгар дрожащим голосом. — Я видел ту, от которой осталась одна тень великолепной графини фон Рувен; она задрожала, узнав меня и услышав насмешливые слова, в которых я открыл ей тайну моей мести, твое настоящее имя и твое предательство. Я уверен, она переживает теперь такие же страдания, как я, когда стал жертвою низкой интриги и потерял все: имя, честь, свободу. Пусть и она переживет те же страшные минуты, когда ряса казалась мне свинцовой, когда сама будет игрушкой в руках такой женщины, как мать Варвара, рабой — после того, как всю жизнь распоряжалась другими. У меня есть новости насчет твоего друга аббатисы, но оставим это до другого раза. Теперь посмотри, Энгельберт, на этот видимый знак моей признательности и пользуйся остатками того, что есть живого в твоем сердце.

В эту минуту от стены отделились две незамеченные мною раньше тени, и на свет появились два очень худых монаха в черных клобуках. Один подошел ко мне и откинул капюшон; сердце мое замерло, громадное счастье, чувство любви и благодарности наполнили мою душу. Я сжимал в объятиях Нельду, сестру мою и вместе с тем страстно любимую женщину. Глаза мои затуманились.

— Ты, ты, здесь? Каким чудом?

Я отступил на один шаг, не выпуская ее рук и рассматривал ее. Да, это была Нельда: прекрасное лицо ее побледнело, изменилось его выражение, но оно не подурнело.

Только некоторое время спустя я стал сознавать действительность и осмотрелся кругом. Я увидел Эдгара, прислонившегося к стене, и около него, с откинутым капюшоном, другого монаха, в котором узнал Марию фон Фалькенштейн; на лице ее были следы нравственных страданий, на губах образовались жесткая и горькая складка, и мрачный блеск, едва смягчаемый присутствием любимого человека, светился в ее глазах.

— Сядем и поговорим о делах, — сказал Эдгар, подавая пример.

Словно во сне, сел я около Нельды на краю гробницы и проговорил:

— Объясни мне все эти тайны.

— У нас завтра будет достаточно времени для объяснений, — возразил Эдгар. — А теперь слушай важные новости, которые я хочу тебе сообщить. Подобно тебе, Энгельберт, я не ленился; ты будешь отмщен, и у нас в руках уже все нити интриги. Так как Нельда и Мария стали монахинями в монастыре урсулинок, то ничто не может укрыться от них. Всем надоела власть матери Варвары, угрюмой и злобной; Мария надеется занять ее место и имеет на то основание. Тогда она будет управлять всем; потайное подземелье будет служить нам местом сборищ. Не мы одни имеем там привязанности; несколько членов нашего братства также состоят в сношениях с монахинями. Графиня Роза скрылась у своей приятельницы; значит, легко будет завладеть ею. Но, прежде всего, надо обеспечить захват аббатисы; у тебя будут тогда две жертвы, над которыми ты можешь утолить жажду мщения. Я же жду еще двух: Вальдека и моего брата. Уничтожив их, я позабочусь о себе самом и, как знать?.. Может быть, и достигну своей цели! Уже становится поздно, — сказал он, вставая. — Сестры должны вернуться к себе. До свидания! До скорого свидания! Потому что теперь, Энгельберт, ты можешь видеть Нельду, когда пожелаешь.

Мы простились, а два мнимых монаха исчезли. Когда мы остались вдвоем, Эдгар выпрямился и проговорил, сверкая глазами:

— Знаешь ли, Энгельберт, на что я рассчитываю? Что лишает меня покоя и сна?

— Нет, — ответил я. — Я считал тебя довольным, так как дело твое с отмщением очень подвинулось.

— Это дело второстепенное, — с живостью произнес он. — Но я напал на след неслыханной интриги… — он нагнулся к моему уху. — Приор просто игрушка в чьей-то искусной руке, а мы только орудия этой воли. Я убедился, что у приора два голоса, два лица и что тот, кто распоряжается, держит второго в полной от себя зависимости. Всей восхитительной системой нашего братства, его успехами, богатством, обязаны мы заслугам этого неизвестного, его воле и уму; а в сущности, он не значил бы ничего, если бы не имел помощников, подобных нам, то есть работников для скучной работы тайных преступлений, для исполнения приказаний, в которых не хочет марать рук. Это возмущает меня, и я признаюсь тебе, что привык сам распоряжаться, а не подчиняться. Я уверен, что, имея его власть, извлек бы из нее гораздо больше пользы. Бернгард посулил мне золотой приорский крест прежде, нежели я сам подумаю о нем; а теперь меня гложет и не дает покоя мысль: заместить приора, как заместят мать Варвару. Тогда мы будем полными хозяевами; теперь же мы рабы какого-то, может быть, проходимца.