Читать интересную книгу Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

В жидкоствольной темной рощице пела незнакомая ночная птица, пела щемяще трогательно, выводила сложные рулады, словно бы прощалась с кем-то, казаки внимательно слушали ее, огрубевшими, изувеченными холодом ветрами и окопной сыростью пальцами стряхивали с глаз влагу, крестились:

— Это райская птица напоследок слух наш тешит. Отпевает тех казаков, кого сегодня после немецкой атаки не станет….

На низком, черном небе ни одна звездочка не протиснулась сквозь темноту, не свалилась на землю — все осталось там, за плотным одеялом-пологом, под которым даже дышать было тяжело, не только сидеть в окопах.

Калмык и Удалов расположились рядом, неподалеку от них поудобнее пристроил на бруствере свой карабин и трофейную винтовку-маузер Сенька Кривоносов. Ожидание атаки оказалось затяжным, вызывало озноб — по коже бегали шустрые мурашки, выскакивали из-под одежды, шустрили проворными лапками по щекам.

Кривоносов невольно ежился:

— Черт знает что!

— Сыро тут, — недовольно пробурчал Бембеев, — не то, что у нас под Оренбургом.

Лицо у Сеньки будто размякло — слова калмыка вызвали у Кривоносова приятные воспоминания.

— Такую землю, как там, вряд ли еще где найти, — он улыбнулся.

— Говорят, когда нарезали первые казачьи наделы, — включился в разговор Удалов, ему тоже захотелось вспомнить родные места, — то давали человеку аршин и говорили — иди, отмеряй себе землю. Сколько за день человек мог себе отмерить, столько ему и давали.

— День дню рознь, — Бембеев хмыкнул, — летний день — одно, зимний — другое.

— Красивая байка, — Кривоносов почмокал языком, — я ее слышал раньше… Красивая! — Он передернул плечами: холодно.

Немцы пошли в атаку тихо, без единого звука, сразу с двух сторон — с фронта и с тыла. Они планировали воспользоваться растерянностью казаков, смять дутовский полк, пробить брешь и соединиться, но едва подошли к окопам, как неожиданно разом заполыхало несколько копен соломы. Горела она ярко, с пороховым треском и наверняка скоро прогорела бы, если бы сверху все до единой копны не были придавлены дровами. Светло было, как днем.

Немцы шарахнулись от огня в сторону, стали что-то кричать, открыли пальбу. Пулеметный огонь смел атакующих, вдавил их в землю, немецкий прорыв был сорван — враг так и не сумел пробиться к русским окопам. Языки пламени, будто живые, бегали по земле, гоняясь за людьми, гасли, утомленные игрой, потом начинали все сначала. Несколько трупов чадили, будто плохие свечки, — огонь вцепился в одежду убитых и не хотел отпускать добычу. Резко пахло пороховой кислятиной, дымом, горелым мясом, гадкий запах этот выворачивал нутро наизнанку.

Потери полка Дутова в этом бою оказались незначительны, хотя в общей сложности, прикрывая отступающих румын, он потерял половину состава.

В ночном бою пуля зацепила Бембеева — прошла по касательной по голове, содрала кожу с виска. Рана была небольшая, но крови пролилось много.

— Может быть, мне тебя, паря, к фельдшеру отвести? — предложил калмыку Удалов.

— Не надо, — у Бембеева контуженно дернулась щека.

Не хотел он оказаться в таком положении, но вот не повезло — оказался.

— Кровищи из тебя, Африкан, вылилось, как из быка. Вдруг у тебя голова пробита — того гляди, мозги наружу выплеснутся?

— Не боись, не выплеснутся. Лучше помоги перевязаться. Ладно?

Африкан оказался человеком запасливым — у него не только чистая холстина и вода в оловянной немецкой фляжке оказались в сидоре — в небольшом госпитальном пузырьке, замкнутом деревянной пробкой, плескалась и водка. Удалов выдернул деревяшку и восхищенно потянул носом:

— Ну ты, брат, даешь, я бы ее давно на лечение мозолей пустил.

— Каких мозолей?

— Тех, которые в желудке. Чтобы они не допекали, их надо регулярно смазывать водкой.

Африкан и холстину заранее приготовил так, как только в госпитале и могли приготовить — скатал в два длинных рулончика. Как бинт. Для перевязки «бинты» были великоваты, поэтому Удалов оторвал часть от одного из них, намочил водкой.

— Подставляй-ка, паря, бестолковку. Я, конечно, не сестра милосердия, но раненых мне приходилось перевязывать.

Бембеев скривился в ожидании. Удалов это заметил, подмигнул Кривоносову, с интересом наблюдавшему за процедурой, потом аккуратно смыл водкой застывшую кровь, наложил холстину Африкану на голову и похлопал того ободряюще по плечу:

— Терпи, казак, атаманом будешь.

Бембеев с трудом раздвинул спекшиеся губы:

— Какого войска? Оренбургского?

— Калмыцкого.

— У нас там свой атаман имеется. Нойон — князь… Он всем командует. Единолично.

— Не слишком ли жирно?

— Да и с оренбургским можно проскочить мимо. На это место наш командир полка в будущем обязательно станет претендовать.

Кривоносов сплюнул на дно окопа:

— Ну, ему до атамана так же, далеко, как Африкану до своего нойона, — сказал он и умолк.

— Для этого нужно быть генералом, — подхватил Удалов, — а до генерала Дутову еще служить да служить. Знаешь, сколько хлеба и соли надо смолотить?

С перевязанной головой калмык выглядел картинно — походил на древнего воина, невесть каким образом прорвавшегося сквозь времена и очутившегося в этом сыром, грязном окопе. Он поднялся, ногой отодвинул в сторону снарядный ящик, на котором сидел.

— Хоть красные мухи перестали перед глазами роиться, — чужим сиплым голосом произнес он.

— Может, тебя все-таки сдать на руки какой-нибудь симпатичной сестричке милосердия, — предложил Кривоносов. — Отдохнешь, кашей подзаправишься… А?

— Не надо.

— Смотри, паря. Вольному — воля…

На рассвете, когда природа сделалась тусклой, невзрачной, деревья будто слиплись друг с другом, а высохшая трава в нескольких местах покрылась хрусткой изморозью, вновь появился пес-связник. Его заметили на подходе к линии казачьих окопов — осторожного, подрагивающего от холода и ощущения опасности, с поджатым хвостом, растолкали дремлющего под брезентом Удалова.

— Твой приятель опять приперся…

— Какой приятель?

— Пес немецкий. Который туда-сюда бегает.

— А-а, — Удалов с хрустом потянулся, зевнул. — Этого «кабысдоха» надобно снова словить.

Пес обошел казаков стороной, на бегу схватив какую-то полезную для живого организма травку, в лощинке присел, огляделся. Посмотрел на макушку высокого раскидистого дерева, которую облюбовали для ночевки крупные мрачные вороны, потом пробежался взглядом по длинным брустверам казачьего окопа и, поспешно вскочив, понесся к окруженцам. Через несколько секунд он исчез.

— М-да, — тусклым голосом проговорил Удалов, ухватился рукой за небритый подбородок, подвигал его из стороны в сторону, будто деталь некого механического агрегата. — Времени у нас есть часа два. Надо снова идти в деревню, за подругой для этого хахаля.

Он потянулся, сладко похрустел суставами, потом всадил носок сапога в выбоину в боку окопа вместо ступеньки и ловко вымахнул наружу. Скатился в ложбинку, из нее перебрался в лесок — здесь неприятельская пуля уже не могла достать. Тут Удалов распрямился, подождал Кривоноса — на этот раз в походе в деревню сопровождал его он, а калмык остался в окопе, — и потрусил скорой походкой по натоптанной тропке к домам, украшенным высокими соломенными крышами.

В деревне Удалов решил повторить свой прежний фокус — достал кусок хлеба, перекрестил его, сделал несколько пасов пальцами, произнес пару нужных слов и поднял над головой. Громко свистнул:

— Фьють! Собака!

Но собака не появилась — то ли забилась в глухой угол и теперь спала, ничего не чуя, то ли ее убили, то ли поймал какой-нибудь рачительный хозяин-румын, привыкший, чтобы всякая скотина была приставлена к делу, и посадил на цепь. Удалов огорченно пошмыгал носом:

— Кобеля немецкого мы можем поймать только на течку, как карася на жирного навозного червяка, — сказал он. — Другого способа нет.

— Думаешь, не дастся?

— Определенно не дастся.

Им повезло — на противоположной околице они поймали другую суку, за которой, выстроившись в цепочку по какому-то своему рангу, бежали кобели, — темную, с серыми грязными пятнами на спине и боках, «в яблоках», будто шкуру этой псине подарил какой-нибудь жеребец.

— Вот она-то нам и нужна! — обрадованно вскричал Удалов и свистнул суке.

Та оглянулась на свой почетный эскорт, кобели, словно поняв, что должно произойти, протестующе замотали тяжелыми лобастыми головами, зарычали грозно, отпугивая людей от своей избранницы. Удалов в ответ лишь рассмеялся, снова коротко свистнул, щелкнул пальцами, что-то сказал, — Кривоносов слов не разобрал, — и кобели остановились, как по команде, понурив головы. Сука прощально глянула на них, взвизгнула тоненько, по-девчоночьи, и потрусила к казакам.