Часть 3
23 Чел на моноцикле
Я продолжал жить у мамы. Мы даже ладили. Ей не было одиноко, и я не был совсем один, хотя чаще всего я скрывался в своей комнате. Так прошло лето, и наступила осень. Октябрь прошуршал листьями как-то совсем незаметно и мимо, в забытие. Я несколько раз ездил на крышу, смотрел на окна Иры. Но ничего там не видел. Там было пусто – дыра. Ее добрая улыбка осталась частью моей прошлой жизни.
Спускался ночной туман, по чёрному асфальту ползли огромные дождевые черви, застывая от надвигающегося холода, было пустынно, вдали мигал ситимобил аварийкой, целуя оранжевыми вспышками мокрый асфальт. Свежий ветер теребил прилипшие палые листья.
У мамы день рождения. Мы посидели вдвоем на кухне, выпили по два бокала домашнего вина. Зашел разговор о работе. Я оделся и вышел.
– Мама, я писатель, какой таксист?
Но я ей этого не сказал, она ничего не знает. Поведать, что я пишу, у меня не хватает духа, и мне кажется, что я засмеюсь от неловкости, когда выдам ей такую новость.
– Мама, я тогда уволился ну типа чтобы стать писателем. Ну типа мне 30 лет, меня все заебало, я теперь писатель. Хахахаха! Вот тебе пару тыщь за еду, потерпи меня немного, хахаха, будет – еще дам на еду, кстати я расстался с мадам и вообще буду жить здесь. Хаха, как-то так.
Понимаешь, я хочу передохнуть. Хочу подышать свежим воздухом свободы, точнее, я уже его вдохнул и не в состоянии от него отказаться. И это не блажь, это – необходимость. Я серьезно нервно засмеюсь, а веточка березы, прислонившаяся к окошку нашей кухни, подмигнет и покажет мне «окей», выпалив «братух, хорошая шутка». Я вспомнил своего школьного друга с двумя высшими образованиями, который сейчас морит тараканов в заведениях. Работа такая. В детстве у него случилось горе – умерла мать. Он пришел в школу. Знал только я. Класснуха после урока подзывает его, я был рядом, говорит: «пусть твоя мама придет завтра». А он смеется. Нервно. Больно. Не может остановиться. Я тоже почти смеюсь, задыхаюсь, давлюсь. Два писанных дауна. Мы понимаем абсурд. «Мама не сможет прийти, она как бы типа умерла». Произнести вслух он этого не может, поэтому и смеется. Это был ад, понимаете, о чем я? Мама, я торчу в комнате, не трогай меня, я – писатель. Я позвонил другу, спросил, где он, нет ли сейчас заказов, я бы проехался с ним. Мне одиноко. Заказов нет, он укладывает детей. Я иду с октябрем наедине, дышу влагой, ночь обнимает меня, ласкает, убаюкивает. Не наступаю на гигантских червей. Я говорю с мамой, с отцом, с другом, с первой любовью, мечтаю – все, что мне остается, все – чем я живу. Никто не знает. Никто не догадывается. Я не хочу, чтобы кто-то знал, оставьте это мне, пока, сейчас, пока я не разберусь, пока не пойму, что делать. Да, мама, я знаю, что это может длиться бесконечно. Мама, знаешь, кто я? Туман становился все настойчивее, тяжелее, столбы освещения словно атланты окраин сдерживали его натиск, но уже с трудом, изгибались, тужились, напрягая звенящие ржавые жилы. Мама, знаешь, я – писатель.
В тот самый момент, в ту самую секунду, когда я мысленно признаюсь маме в своем грехе, из густой ночной пустоты улицы Коммуны возник он – чел на моноцикле, устроился на своем моноседле и конвульсивными ужимками вертит педали этого чудесного механизма, рассекая октябрьскую ночь. Я дернулся. Что за.?! Зачем?!?!? Нелепее картины я не видел.
24 Выборг – ебаный Париж
Выборг пожалел меня. Мы разговорились. Он увидел во мне такое же побитое существо. Знаете, Выборг – волшебный город! Это целый мир, как потрепанный кукольный домик, маленький и огромный, родной, смертельно больной. Да, он скоро умрет, прольются слезы бесснежными мокрыми зимами и отыграются черные панихиды бесконечных ветреных ночей. Но обязательно наступит весна, и руины настрадавшегося города сплавятся в оазис цветущего счастья. Мне так кажется.
“Пригородный поезд «Санкт-Петербург – Ладожское озеро» отправится с 5 пути” – трещал громкоговоритель. Я стоял на перроне и ждал 7:25, чтобы впустили в Ласточку. Ноябрь. На улице +12. Синоптики говорят, что может повториться бесснежная зима прошлого года. Мне же плевать. Светает. Пахнет вокзалом, шпалами. Студёный ветер нагло забирается под одежду, как и должно быть на любом перроне вокзала в 7 утра. Крыши прилегающих зданий показывают свои очертания. Летит самолет в небе цвета апрель. Наконец, я сел в поезд. Еще 30 минут и тронемся. Тронулись. Удельная, Зеленогорск, Рощино. И, наконец, Выборг. Я иду в ТЦ Кубус. Там Макдоналдс, из которого я должен забрать сломанные гарнитуры работников и отвезти их в город. За это мне платят, а главное, заплатят за билеты на Ласточку туда-обратно. Воздух плывет в дымке раннего утра. Чудится весна. Включил весенние треки, впрыснул в кровь жизнеутверждающей радости. Расплылся. «Опасно слушать весну в ноябре» – говорили мне многочисленные вывески ритуальных контор. Не хочу умирать, когда мне хорошо. Справа старинные здания, фактурные, мудрые. Слева – советские жд-постройки и прочее благолепие из серых плит и некогда белого кирпича, кое-где покрытого щербатой штукатуркой из мха. Солнце заполняет собой все вокруг, преграждает путь; темные очки не особо спасают. Я как дикое животное противостою природе, прокладывая тропу, с достоинством принимая мир хаоса – это мой смысл на сейчас. Щетинистые пыльные эркеры и башенки Выборгских зданий что-то мне говорили. Я услышал их еще в крадущейся к городу электричке. Но язык был мне непонятен и чужд. Сейчас, ступая по узким кривым тротуарам, погрузившись в спокойные воды покинутой временем архитектуры, я, кажется, стал понимать язык этих зданий, замерших в чудесном остракизме. Они говорили:
– Чувак, бля, да расслабься ты, живи минутой, не парься, в общем. Понял?
– Да вроде да, че тут не понять – ответил я, щурясь от льющегося света.
Но понял я не до конца, если честно. Преодолевая солнечную стену, мне было хорошо, что появился смысл, хорошо, что здания приняли меня как своего и беседовали со мной. Но что-то не давало мне переступить, шагнуть на твердый берег. Я спросил:
– Вот я вижу все эти отколотые лепнины и барельефы на некогда богатых фасадах, убогие белые стеклопакеты и металлические двери вместо резного дерева. Как это?
– Так а че? Что было, то было. Нам и так норм.
– А не хочется