Читать интересную книгу Куколка (сборник) - Марсель Прево

Я чувствовал, что всей душой люблю эту пустынную улицу, и звонкий бой башенных часов, и проехавший мимо фиакр, и молоденькую работницу, скрывшуюся в темном переулке.

В это мгновение из того же переулка вынырнула фигурка маленького телеграфиста-посыльного. Он, весело посвистывая, шел по улице, поглядывая на номера домов и вертя в кончиках пальцев четырехугольник депеши. Дойдя до наших ворот, он остановился и вдруг нырнул в калитку.

Кровь горячей волной кинулась мне в голову; я встал с подоконника и полный веры и блаженства близкого счастья, прошел вглубь комнаты. Я почему-то твердо верил, что это мне от «нее».

По лестнице раздались шаги… звонок в передней… Клемент открывает дверь. Вот он входит ко мне и подает мне, наконец, так страстно ожидаемую депешу. В ней стоит: «Будьте завтра, вторник, четверть шестого, дом 4, улица Воккадор. Во дворе, первая дверь направо. Не спрашивайте никого! Звоните и входите. Я обещаю там быть, но ничего больше».

Подписи не было, но это мне было вполне безразлично; я с упоением целовал эти милые строки, тем более, что в них не было и намека на существование какого бы то ни было мужа; следовательно, моя щепетильность могла не возмущаться.

Уж право не помню, когда я лег, но твердо помню, что глаз не сомкнул всю ночь, хотя эта бессонница вовсе не была неприятна. Я несколько раз зажигал свечу, снова и снова перечитывая полученные строки. Одно мгновение у меня мелькнула было мысль подняться, тотчас же пройтись на улицу Боккадор и найти указанный дом, но с помощью благоразумного урезонивания я убедил себя воздержаться от исполнения этой затеи.

«Всегда быть корректным и никогда смешным», – вспомнил я девиз дядюшки де Тенси.

В конце концов, я все-таки заснул. Мне приснился престранный и пренеприятный сон. Я видел во сне женскую фигуру в желтом домино, под черной бархатной маской; она все ускользала от меня, а я неотступно гнался за ней. Наконец мне удалось поймать ее. Я страстно сжал ее в своих объятиях и сорвал маску, но – о, ужас! – предо мною очутилось деревянное лицо, заплесневевшее от веков. Тут вдруг само собой распахнулось желтое домино, и я увидел тело иссохшей мумии с отбитой левой грудью, тогда как на левой ноге не хватало большого пальца… Тут все спуталось, переменилось, и я заснул крепчайшим сном, без сновидений.

Проснулся я поздно; вся моя комната была сплошь залита солнцем; предо мной стоял мой старый Клемент и, почтительно нагнувшись надо мной, настойчиво повторял, что пора вставать, что уже полдень.

Я с наслаждением потянулся, обвел любовным взором эту большую, освещенную солнцем комнату, фигуру своего старого слуги с уродливым выражением лица и, одним прыжком вскочив с кровати, поспешно принялся за свой туалет.

Я с величайшим аппетитом позавтракал, потом, весело посвистывая, стал быстро ходить по своим комнатам.

Я ликовал! Все во мне пело, каждая жилка дрожала от счастья, от радости бытия, от предвкушения грядущего наслаждения.

Время летело, как птица. Я не мог ничем заняться, да и не ощущал в том потребности.

В половине четвертого, когда я уже собирался выйти, я вдруг заметил лежащее на столе письмо дона Галиппе. Я о нем совсем позабыл! У меня совершенно вылетели из головы и визит в Лувр, и «История религиозного движения в Малой Азии», и маленькая настоятельница-затворщица Туйя.

Мне стало крайне стыдно за себя и жаль своего бедного старика, так нетерпеливо ожидающего ответа; но будучи под впечатлением своего вчерашнего вывода о ничтожестве и бессмысленности археологии, я, не мудрствуя лукаво, взял листок почтовой бумаги и написал:

«Дорогой учитель! Спешу сообщить Вам желаемые Вами сведения: отбита правая грудь Туйи и на правой же ступне не хватает большого пальца. Искренне преданный и любящий Вас ученик.

Филипп»

– Опустите немедленно это письмо! – сказал я своему слуге. – Необходимо, чтобы оно пошло сегодня же.

Глава 4

Я вышел из фиакра на углу улиц Боккадор и Монтень и пошел пешком. До назначенного часа оставалось еще четверть часа. Было ровно пять часов, и меня то и дело перегоняли щегольские экипажи, ехавшие в Булонский лес. Из открытых автомобилей, ландо и кэбов виднелись хорошенькие головки элегантных дам, зябко кутавшихся в меха.

Я свернул на улицу Боккадор. В это время дня она была довольно пустынна. Я скоро нашел нужный мне дом и поспешил войти в калитку. Двор был пуст. Я взглянул направо. Вот подъезд и окна первого этажа.

«Вот тут, скоро, за этими окнами», – с замиранием сердца подумал я. Моя совесть все еще протестовала против грядущего, но я мысленно попросил прощения у кротчайшей мадам де Тенси, у дона Галиппе, и у всех отцов иезуитов, деятельно наставлявших меня на стезю чистоты и добродетели. Я искренне просил у них прощения за тот проступок, который я твердо решил совершить.

Я посмотрел на часы, было ровно пять с четвертью. Тогда я решительно двинулся к указанному подъезду и тотчас же позвонил. Дверь немедленно раскрылась, кто-то отскочил назад, и знакомый голос шепнул:

– Входите скорее и закрывайте за собою дверь!

Я повиновался и последовал за пленительным силуэтом. Я увидел большую, но безвкусно меблированную комнату, с большой кроватью посередине. Это меня и шокировало, и вместе с тем очаровывало. Я увидел большое трюмо и в нем отражение моей прелестной незнакомки; на этот раз она была в темно-лиловом костюме тайльер, мягко обливавшем ее стройную фигуру.

По-видимому она была очень смущена, так как точно так же, как и я, не находила в первые мгновения, что сказать. Первое, что она сказала, как бы извиняясь за встречу в этом помещении, было:

– Не подумайте, что вы здесь у меня…

– Я возле вас, – этого достаточно, – промолвил я. – Я пойду всюду, куда вы пожелаете.

– В самом деле? – смущенно протянула Мадлен. – Ну, в таком случае, сядемьте! – сказала она, поглядывая мельком на часы. Усевшись, она несколько успокоилась и овладела собою. – Воображаю, что вы обо мне думаете! – нервно усмехнувшись, промолвила она: – назначить такое свидание молодому человеку…

У меня хватило благоразумия воздержаться от ответа. И действительно, что на это можно возразить, кроме самой завзятой банальности?

– Вы очень добры, что позволили мне снова встретиться с вами, – тихо промолвил я и, слегка пододвигая стул к Мадлен, добавил: – как я думал о вас все это время!

Гибкая фигура Мадлен вырисовывалась грациозным силуэтом на светлом фоне окна. Ее чудные глаза так блестели, точно в них сконцентрировались световые лучи всей комнаты.

– О, как я думал о вас все это время! Я никогда не сумею передать вам, с какой страстью я мысленно следовал повсюду за вами!.. Вы бессознательно завладели всей моей жизнью, вы можете делать со мной все, что захотите…

Право, я и сам не отдавал себе отчета в том, насколько было искренности в этой фразе, но обстоятельства давали полную возможность верить ее правдивости.

По-видимому, Мадлен была тронута, так как сказала;

– Вы так любезны, так хорошо воспитаны, что, может быть, несколько сгущаете краски… Предположим, что я нравлюсь вам, что это… этот… случай заинтересовал вас. Но я ничего больше от вас и не прошу, да и не нужно давать мне ничего большего.

Эти слова прозвучали каким-то погребальным звоном, убившим все мои радужные надежды. Если вначале и была некоторая деланность в моем обращении, то теперь это бесследно исчезло. Я наоборот почувствовал, что страшно дорожу этим случаем, стремлюсь к нему всей силой своей юной, долго сдерживаемой страсти, жадно ищущей удовлетворения.

– Я люблю вас! – пылко повторил я. – Вы сделаете со мной все, что захотите.

Все мои тщательно подготовленные фразы разлетелись, как дым, так же, как и мои красивые жесты и позы, все то, что мне дало хорошее и тщательное воспитание и величайшее желание нравиться. Теперь все это исчезло; я чувствовал, как слезы накипают у меня на глазах. Я снова стал ребенком, которого поманили пленительной игрушкой, и вдруг хотят отнять ее. Мне все показалось неинтересным, ненужным, лишенным всякой привлекательности и пленительности, если эта пленительная женщина отвергнет мою любовь.

Очевидно, я был так искренен, что Мадлен уже не могла сомневаться; она смутилась в свою очередь, и взволнованно промолвила:

– Бог мой, он, кажется, действительно думает то, что говорит!

Я потом не раз задумывался над этими мгновениями своей юности. Что было бы со мною, если бы я… если бы она… Не знаю… Знаю только то, что, когда я, поддавшись охватившему меня порыву страсти, умоляющим жестом простер к Мадлен свои трепещущие руки, в окно ворвался косой луч заходящего солнца и залил нас своим ярким светом. Я увидел в трюмо отражение нашей группы.

Силуэт моей незнакомки отражался со спины, и я невольно залюбовался пышным, красивым цветком ее бюста, расцветшем на тонком, гибком стебельке ее талии. Себя же я увидел en face и был поражен и унижен плачевным видом этого чуть не плачущего ребенка, готового упасть на колени и молить о пощаде. Да, я был поражен и унижен подобным видом, и тотчас же мне пришел на ум девиз дядюшки де Теней: «Всегда быть корректным и никогда – смешным». Я тотчас же выпрямился; мое лицо приняло серьезное выражение, преисполненное чувства собственного достоинства, и, несмотря на сильное внутреннее смятение, я принял облик молодого, хорошо выдрессированного дипломата на затруднительной аудиенции.