старухи купил пару свечек, прошел внутрь. Суровые лики святых — смотрели на него с икон, потому что здесь был иконы. Местная религия, несмотря на то, что была католической — многое заняла от православия, в частности здесь были иконы и перед ними — ставили свечки.
Капитан — лейтенант достал зажигалку и зажег свечу. Одинокий огонек — колебался в руке, высвечивая лик Девы Марии с младенцем на руках.
Богородице, дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою! Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего, яко Спаса родила еси душ наших! Аминь. Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородице, приятелище сирых и странных предстательнице, скорбящих радосте, обидимых покровительнице! Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми меня яко странна. Обиду мою, веси, разреши ту, яко волиши: яко не имам иныя помощи разве тебе, ни иныя предстательницы, ни благия утешительницы, токмо тебе, о Богомати, яко да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь.
Пресвятая Богородица, дай нам сил достойно вынести все испытания, посланные нам Божьей Волей, и заступись за нас грешных перед Сыном Своим. Каждый из нас несет свой крест, и крест этот тяжел, но Господь не дает креста не по силам. Помолись за нас, заступись за тех, кого мы пытаемся защитить, и пошли нам немного любви. Ибо ненависти здесь — и так хватает с избытком…
Мы знаем, что мы от Бога, и что весь мир лежит во зле…
В углу — притаилась исповедальня, узкая кабинка, вход в которую был завешен черным полотном. Знак — показывал, что там священник.
Капитан сел на узенькую и низкую скамейку, задвинул занавеску. Сидящий напротив святой отец — отодвинул задвижку и теперь между ними была лишь искусно вырезанная деревянная решетка…
— Благословите меня, Святой отец, ибо грешен я многими грехами — сказал он
— Какими же грехами ты грешен, сын мой?
— Злыми помыслами и злыми делами. Я думаю, что совершаю их во благо, но в душе понимаю, что это не так.
Священник помолчал. Потом сказал
— Многие считают, что грешат во благо. Только вместо блага — получается еще больший грех. Гордыня — оборачивается убийством. Желание справедливости — грабежом. Желание порядка — террором.
— Воистину так, Святой отец — вздохнул Воронцов — есть что-то новое?
— Есть…
…
— В деревнях неспокойно. Очень неспокойно.
Святой отец замолчал — но было понятно и без слов
— Когда?
— Месяц… два. Иногда я думаю, что все мы так согрешили, что Бог отказался от нас. Сатана теперь — правит бал.
— Если его никто не остановит.
…
— Там есть японцы? Китайцы?
— Есть… и те и другие.
— Много?
— Достаточно… больше, чем прошлые разы. Много людей с севера.
Получалось — намечается что-то очень серьезное.
— У них есть план?
— План? Обычный план, сын мой. Захват города…
Выглядело это невероятно — за последние два года бандиты потерпели ряд тяжелых поражений. Почти полностью — удалось разгромить сеть в Кохинхине.
— А потом что?
— Что Бог даст…
Конечно же, капитан — лейтенант Воронцов занимался разведкой… просто так тут никто не служил, у всех было двойное дно. Его работа — помогала русской разведке и русскому контингенту нести меньше потерь. Обычная работа на грани агентурной и войсковой разведки.
Большая часть его агентов работала не за деньги, а на идеологии. Идеология, конечно, была так себе… если идеологией можно было назвать ненависть. К одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмому году вьетнамское общество было расколото настолько, что ни о каком совместном существовании не могло быть и речи. Вьетнамцы ненавидели китайцев, горожане ненавидели крестьян, буддисты ненавидели христиан. Несмотря на заповедь «не убий» христиане здесь собирали боевые отряды, тайные общества, устраивали тайные расправы или шли в сельскую местность войной, истребляя всех, кто попадался на пути. Когда потом приходили международные инспектора и спрашивали, кто это сделал, отвечали обычно — североамериканцы. Или — французы. Никакой честности, никакой чести, обычный голый расчет — за этим последуют поставки гуманитарной помощи и деньги в качестве извинений, по меркам вьетнамской сельской общины деньги очень большие. Когда голодают дети — не до чести, берешь то, что в силах взять, вот и все. На своих никогда не показывали. Своих тихо ненавидели и мечтали уничтожить, как только наступит час. Ненавидели так, что пускали в дома китайцев, которых в иные времена воспринимали не иначе как оккупантов. Все знали, что будет после того, как европейцы уйдут. Бойня. Без извинений. Без сожалений.
Сожалели только европейцы. По поводу и без такового, хотя этим слова мало что значили — европейцы заражались ненавистью как малярией, и нести ее с собой как знамя, ступая по лужам крови. Хин лой — сожалею по-вьетнамски. Сожалею, что убили твоих родных. Сожалею, что сбросили бомбы с напалмом на деревню. Сожалею, что мы пытали пленных. Сожалею… сожалею… сожалею.
И даже здесь, в Господнем доме, в месте, где сожаление и сострадание имеют высший смысл — скрывались шпионы…
Капитан не знал, откуда у Святого отца информация. Но подозревал. Святой отец был из иезуитов. А среди китайцев, и даже среди японцев — были тайные христиане. Когда их выявляли — по Японскому уголовному уложению для них было особое наказание.
Распятье…
На выходе — капитан бросил несколько бумажек в кружку для пожертвований, поднесенной старухой с черными зубами. Не много, но и не мало. Святая церковь — не имела своей армии. И чтобы упрочить свое влияние — она обращалась к чужой. Святой отец — тоже ненавидел и боялся будущего. Страх и ненависть — на берегу Ароматной реки.
Хин лой. Сожалею.
Утром — капитан забрал свою машину, отметил в миссии начало командировки — за командировку шел двойной оклад, пусть господин барон порадуется — и выехал на юг по Первому и единственному национальному шоссе…
Первое национальное шоссе было единственной крупной дорогой в стране, но больше и не требовалось. Вьетнам— федерация Тонкина, Аннама и Кохинхины — лежала узкой полоской по берегу Южно-китайского моря, напоминая этим другую сторону со схожей географией — Чили. Уникальная доступность для перевозки грузов самым дешевым, водным транспортом, трудолюбивость и многочисленность местных жителей — могли бы сделать эту страну очень богатой, если бы не разразившаяся гражданская война, сводящая на нет многолетние труды просветителей и опрокидывающая страну назад, в азиатскую тьму. Ошибки делали обе стороны… впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Шла война, а на войне не сожалеют и не извиняются. Когда дошло дело до войны — надо