Читать интересную книгу Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

Если мне вдруг этого захочется.

– А чем ты хочешь заняться, когда отслужишь на флоте? – вдруг спросила я моряка.

Это была самая длинная из сказанных мною фраз, и он, похоже, стушевался – сдвинул набок белую бескозырку и почесал в затылке.

– Ну, не знаю, Элли, – ответил он. – Может, поступлю в колледж со стипендией для отслуживших.

Я помолчала. Потом спросила со слабой надеждой в голосе:

– Ты никогда не думал открыть гараж?

– Не-а, – ответил он. – Никогда.

Я искоса посмотрела на него. На вид ему было максимум шестнадцать.

– А ты знаешь, сколько мне лет? – с упреком спросила я.

Моряк широко улыбнулся в ответ.

– Не-а, да мне и наплевать.

Мне вдруг пришло в голову, что этот моряк – ужасно симпатичный парень. Вид у него был нордический и вместе с тем целомудренный. Теперь, когда я вела себя просто, ко мне, казалось, тянулись чистые, симпатичные люди.

– Ну, мне тридцать, – заявила я и стала ждать.

– Да ладно, Элли, не тянешь ты на тридцатку. – Моряк сжал мое бедро, потом он быстро оглянулся по сторонам. – Слушай, Элли, если мы сделаем круг вон к тем ступенькам под памятником, то там можно поцеловаться.

В этот момент я заметила, как через парк по направлению к нам медленно движется чья-то коричневая фигура в практичных коричневых туфлях без каблуков. С такого расстояния я не могла разглядеть черт лица, но знала, что это миссис Уиллард.

– Вы не подскажете, как мне пройти к метро? – нарочно громко спросила я моряка.

– Чего?

– Метро, чтобы проехать к тюрьме на Оленьем острове?

Когда миссис Уиллард подойдет, мне придется сделать вид, что я лишь спрашиваю у матроса дорогу, а его самого вообще не знаю.

– Убери руки, – пробормотала я сквозь зубы.

– Слушай, Элли, чего такое, а?

Женщина приблизилась и прошла мимо нас, не взглянув и не кивнув, и, разумеется, это была не миссис Уиллард. Та находилась в снятом ею домике в Адирондаке.

Я впилась в удаляющуюся спину женщины мстительным взглядом.

– Слушай, Элли…

– Мне показалось, что я ее знаю, – объяснила я. – Одна сволочь из приюта в Чикаго.

Моряк снова обнял меня.

– Элли, так значит, у тебя нет ни отца, ни матери?

– Нет. – Я пустила слезу, казавшуюся вполне назревшей. Она оставила у меня на щеке крохотный горячий след.

– Слушай, Элли, только не плачь. Эта женщина, она что, издевалась над тобой?

– Да она… она настоящая гадина.

Потом слезы хлынули ручьем, и пока моряк утешал меня и вытирал их большим чистым белым платком под сенью американского вяза, я думала, какой гадиной была та женщина в коричневом костюме и что она, ни о чем не ведая, виновата в том, что я выбрала неверный путь и ступила на сомнительную стезю, как и во всем плохом, что случилось после.

– Ну-с, Эстер, как ты себя чувствовала на этой неделе? – Доктор Гордон бережно сжимал в руках карандашик, словно изящную серебряную пулю.

– Так же.

– Так же? – Он приподнял бровь, словно не поверил моим словам.

И тут я снова рассказала ему все тем же глухим и ровным голосом, только чуть более злым, потому как до него, похоже, все медленно доходило, что не спала две недели и что не могу как следует читать, писать и есть.

Казалось, мои слова не произвели на него никакого впечатления. Я полезла в сумочку и нашла обрывки моего письма Дорин. Вытащив их, веером рассыпала клочки по аккуратно расчерченным зеленым страницам приемного журнала доктора Гордона. Они тихо лежали там, словно лепестки ромашки на летнем лугу.

– И что вы об этом думаете? – спросила я.

Мне казалось, что доктор Гордон должен был сразу заметить отвратительный почерк, однако он лишь сказал:

– Я думаю, что мне нужно побеседовать с вашей матушкой. Вы не возражаете?

– Нет.

Но мне нисколько не понравилась мысль о том, что доктор Гордон будет говорить с мамой. Скорее всего, он скажет ей, что меня надо упрятать в психбольницу. Я аккуратно собрала все до единого клочки моего письма Дорин, дабы доктор Гордон не смог их сложить и вычислить, что я планирую сбежать, после чего, не говоря ни слова, вышла из его кабинета.

Я смотрела, как мамина фигурка становилась все меньше, пока не скрылась за дверью здания, где помещался кабинет доктора Гордона. А потом – как ее силуэт все увеличивался, когда она возвращалась к машине.

– Ну, что? – Я заметила, что она плакала.

Мама, не взглянув на меня, завела машину. Потом, когда мы бесшумно скользили под прохладной и темной, как дно моря, тенью вязов, она сказала:

– Доктор Гордон считает, что тебе вообще не стало лучше. По его мнению, тебе нужно пройти несколько сеансов шоковой терапии в его частной клинике в Уолтоне.

Я ощутила резкий прилив любопытства, словно только что прочла интригующий газетный заголовок, в котором говорилось о ком-то другом.

– То есть он сказал, что мне надо там пожить?

– Нет, – ответила мама, и у нее задрожал подбородок.

Мне показалось, что она мне врет.

– Скажи мне всю правду, – потребовала я, – иначе я больше вообще не стану с тобой разговаривать.

– Разве я тебе когда-нибудь говорила неправду? – отозвалась мама и расплакалась.

САМОУБИЙЦУ СПАСЛИ,

СНЯВ С КАРНИЗА СЕДЬМОГО ЭТАЖА!

После двухчасового стояния на карнизе седьмого этажа над бетонной автостоянкой и собравшейся внизу толпой мистер Джордж Поллуччи позволил сержанту Уиллу Килмартину из полицейского участка на Чарлз-стрит втащить себя через ближайшее окно в безопасное место.

Я разгрызла арахисовый орешек из пакетика за десять центов, который купила, чтобы покормить голубей. Он оказался безвкусным, словно кусок старой древесной коры.

Я поднесла газету поближе к глазам, чтобы получше разглядеть лицо Джорджа Поллуччи, высвеченное, словно луна в три четверти, на размытом фоне кирпичной стены и темного неба. Казалось, он хотел сказать мне что-то важное, и это, наверное, было написано у него на лице.

Однако расплывчатые черты лица Джорджа Поллуччи растаяли, когда я всмотрелась в них, превратившись в правильный узор из темных, светлых и серых точек.

Черные, словно написанные тушью, строчки газетного абзаца не объяснили мне, почему мистер Поллуччи оказался на карнизе или что с ним сделал сержант Килмартин, когда наконец втащил его внутрь через окно.

Проблема с прыжками с высоты заключалась в том, что если неправильно выбрать этаж, то можно остаться живым после падения на землю. Я подумала, что седьмой этаж – это в самый раз, сложила газету и засунула ее между досками скамейки в парке. Газета оказалась из тех, которые мама называла «желтыми листками», и была переполнена сообщениями об убийствах, самоубийствах, избиениях и грабежах. Почти на каждой странице красовалось фото полуголой женщины с вываливающимся из декольте бюстом и ногами, пристроенными так, что виднелись краешки чулок.

Сама не знаю, почему раньше никогда не покупала такие газеты. Они были единственным, что я могла читать. Крошечные абзацы между фотографиями заканчивались раньше, чем буквам удавалось обнаглеть и начать извиваться. Дома мне доводилось видеть лишь «Крисчен сайенс монитор», появлявшийся на пороге ежедневно в пять утра, кроме воскресенья, и относившийся к самоубийствам, сексуальным преступлениям и авиакатастрофам так, словно их не существовало на свете.

Большая белая лебедь в окружении потомства приблизилась к моей скамейке, потом обогнула оккупированный утками, поросший кустарником островок и уплыла назад, под темную арку моста. Все, на что я смотрела, казалось ярким и очень-очень маленьким.

Я видела, словно в замочную скважину двери, которую не могла открыть, себя и младшего брата, совсем маленьких, с воздушными шариками в вытянутых руках, карабкающимися на борт большой педальной лодки в виде лебедя и дерущимися за место у борта над усеянной ореховой скорлупой водой. Я ощутила во рту вкус чистоты и мяты. Если мы хорошо себя вели у зубного, мама всегда покупала нам билеты на прогулку на педальной лодке.

Я сделала круг по парку, прошла по мосту и под сине-зелеными памятниками, миновала огромную клумбу с высаженными в виде американского флага цветами и оказалась у брезентовой в белую и оранжевую полоску кабинки, где можно сфотографироваться за двадцать пять центов.

Я читала таблички с названиями деревьев. Мое любимое дерево называлось «Плачущий книжник». Мне казалось, что его привезли из Японии. Там знают толк в духовных вещах и делают себе харакири, если что-то пошло не так.

Я попыталась представить, как это происходит. Им нужен очень острый нож. Нет, наверное, два очень острых ножа. Потом они садятся, скрестив ноги и держа по ножу в каждой руке, скрещивают руки и нацеливают ножи в разные стороны живота. Нужно раздеться догола, иначе ножи застрянут в одежде.

Затем одним быстрым ударом, прежде чем успеют передумать, они вонзают в себя оба ножа и поворачивают их, вырезая полукруг сверху и снизу и замыкая их, после чего кожа живота вываливается наружу, как круглая тарелка, а следом вылезают их внутренности, и они умирают.