С прибытием Ходжеса в Белград было серьезно нарушено русско-сербское сотрудничество. Деятельность английского консула могла, по мнению Бутенева, привнести нестабильность в политическую жизнь княжества: «Появление в Сербии английского агентства… может послужить фактором усиления либерализма и революционных происков, приносящих вред безопасности османских провинций»[255]. Милош Обренович нашел в лице Ходжеса единомышленника в вопросе об Уставе. Англичанин выступил против Устава и оппозиции, поддержав авторитарные устремления князя. В то же время он советовал Милошу принять ряд законов о личной и имущественной безопасности и отмене кулучных работ[256]. Вскоре по прибытии Ходжеса в Белград Милош заявил ему о своем решении по ставить вопрос о замене русского покровительства Сербии на коллективную гарантию великих держав[257]. Вероятно, это предложение показалось слишком смелым даже для английского представителя, поскольку требовало пересмотра многих заключенных ранее международных актов, в которых упоминалось о покровительстве России над Сербией. Объективная политическая обстановка на Балканах также не способствовала реализации этого предложения. По крайней мере, этот тезис не находит своего развития в других документах, хотя и красноречиво свидетельствует о кризисе, произошедшем в русско-сербских отношениях.
Летом 1837 г. Милош был серьезно озабочен необходимостью составления нового Устава. Этого требовали многочисленные деятели оппозиции. Российские власти были обеспокоены проникновением на Балканы революционной идеи, которую они усматривали в намерении принятия Устава. Бутенев докладывал в Петербург о том, что сербский князь намеревается взять за образец Кодекс Наполеона или австрийское законодательство взамен традиционных народных постановлений, основанных на обычном праве[258]. Российский посланник направил Милошу пространное послание, призванное предотвратить «пагубные неудобства, какие повлекло бы за собою введение в Сербии новой законодательной системы, основанной на подражании иноземцам, которых политиче ский, домашний быт и степень образованности не имеют почти ничего общего с положением в Сербии»[259]. Законодательство этой земли, полагал Бутенев, должно соответствовать старинным правилам, принятым в стране, а нововведения, связанные с развитием промышленности и образования, не должны вступать с ними в противоречия. «В Сербии, благодаря Богу, сохранилась еще первобытная простота нравов и обычаев», – писал посланник, опасавшийся, что утрата этих качеств осложнит характер русско-сербских отношений[260]. Бутенев тешил себя надеждой на то, что Милош внимательно слушает его советы, оказывающие «спасительное действие на князя».
Милош Обренович, больше в то время прислушивавшийся к советам английского консула, тем не менее стремился казаться лояльным и к российским властям. Соглашаясь с тем, что назначенная им комиссия по составлению законов заимствовала некоторые положения из французских документов, Милош сообщал о намерении «сочинить другие законы на основании обычаев, сходно духу, образованности и надобностям народа»[261]. Делая вид, что он уступает воле императорского кабинета, Милош в действительности следовал своим намерениям не давать оппозиции шансов внести в Устав те пункты о власти, которые были невыгодны лично ему. Излишняя «революционность» подобных документов, против которой выступала Россия, являлась нежелательной и для сербского князя, видевшего в ней угрозу своей личной власти. Таким образом, пожелания русской стороны полностью совпадали с намерениями Милоша, который мог искренне написать Бутеневу: «Я уверяю Ваше превосходительство, что я не заведу в Сербии ничего, что благодетелю и покровителю Сербии не будет угодно, почитая все, неугодное ему, бесполезным для народа сербского»[262]. Совпадение интересов Милоша и российских властей придавало действиям князя видимость легитимности. На самом деле Милош уже давно был недоволен вмешательством России во внутреннюю политику княжества. Полностью признавая заслуги русской дипломатии в достижении Сербией политического статуса автономной провинции, Милош начал тяготиться чрезмерной опекой высокой покровительницы. При этом он прибегал к завуалированной критике России. Так, еще летом 1836 г. князь переслал Бутеневу письмо, якобы перехваченное им у сербского представителя в Константинополе Антича к А. Петрониевичу. В этом письме Антич высказывает свои сомнения по поводу правомерности вмешательства в дела княжества некоей «северной миссии». «Прошли уже те времена, – пишет Антич, – когда князь наш слушал каждого и по совету других и чужих выбирал в лесах сербских для зданий своих и своих потомков строевой лес. Миссия северная в глазах моих то, что и прочие люди, разумом одаренные… в ней нет ничего сверхъестественного»[263]. «Дерзость», с которой написано это письмо, послужила якобы причиной отозвания Антича с его поста в Константинополе. В действительности радикализм сербского представителя был неугоден прежде всего Милошу. Сербский агент принадлежал к оппозиции и, находясь в турецкой столице, был лучше других осведомлен о политической жизни страны и мог быть легко вовлечен в интриги посольского корпуса.
Между тем прибывшие в Белград консулы Австрии и Англии имели каждый свой круг общения. Австрийский консул Антун Миханович никогда не пользовался расположением Милоша по причине его явной приверженности движению оппозиции. Его донесения в Вену носили антикняжеский характер. Миханович ругал Милоша, хвалил его брата Ефрема, обвинял в интригах «карбонария» доктора Куниберта, личного врача Милоша и помощника английского консула, получавшего от него денежные суммы. Миханович называл его «неприятелем Австрии», «интриганом» и «помощником радикального г-на Ходжеса» и требовал высылки Куниберта из Сербии[264]. Английский консул, напротив, пользовался полным доверием Милоша, хотя ему и было отказано разместить свою резиденцию прямо на княжеском дворе в Крагуевце[265]. Ходжес подчеркивал, что он аккредитован при князе, а не при белградском паше, и это не могло не льстить самолюбию Милоша[266]. Полковник Ходжес и Милош быстро нашли общий язык: сербский князь получил полную поддержку в своем намерении расправиться с оппозицией. К тому же их объединяло стремление избавиться от вмешательства России в сербские дела. В своей монографии «Княжество Сербия (1830–1839 гг.)» Р. Люшич приходит к выводу о том, что Россия и Англия, будучи соперниками в Сербии, добивались одного и того же – установления в княжестве ограниченной монархии[267]. Это утверждение вызывает интерес еще и потому, что в советской и частично сербской историографии бытует мнение, будто устремления этих двух держав были диаметрально противоположными: конституционная Англия поддерживала монархические виды Милоша, а самодержавная Россия – либерально настроенную оппозицию. Люшич убедительно доказывает, что умеренная либерализация государственного строя в Сербии была выгодна и той и другой державе. Не отвергая необходимости преобразования верховной власти в княжестве, они выбрали орудием своей борьбы одна – Милоша, другая – оппозицию. Таким образом, Великобритания поддерживала ограниченную монархию, а Россия – аристократическую форму власти в Сербии. Для Милоша поддержка Англии гарантировала не только удовлетворение его претензий, но и освобождение от связывающего ему руки контроля российских властей.
В то же время вызывает некоторое сомнение утверждение автора о том, что цель Ходжеса, как и всего английского кабинета, в Сербии не была достигнута. Если согласиться с тем, что этой целью было упрочение позиций Великобритании в Сербии, то вывод автора сомнения не вызывает. Но если задачей Пальмерстона было прежде всего ослабление позиций России на Балканах, падение ее авторитета в Сербии и развертывание политической борьбы с требованиями избавления от «покровительства», то нужно признать, что английская политика во многом преуспела. Во всяком случае, вмешательство Англии на многие годы вперед отразилось на внутриполитической ситуации в княжестве.
Российское руководство пыталось ввести русско-сербские отношения в прежнее русло. Не имея еще представительства в княжестве, оно пыталось сделать это посредством отдельных миссий своих доверенных лиц. Сначала Рикман, а затем Долгорукий должны были «дать правильное направление» тем сложным процессам, которые происходили в молодом сербском государстве. Миссию Рикмана нельзя назвать удачной. Вторая попытка повлиять на развитие событий путем личных внушений князю была предпринята через два года. Князь, царский адъютант, представитель древнейшей аристократической русской фамилии, Василий Андреевич Долгорукий прибыл в Сербию 24 октября 1837 г. В отличие от Рикмана он был хорошо принят как Милошем, так и лидерами оппозиции. Отчасти благоприятное впечатление произвел тот факт, что из России приехал занимающий высокое положение в обществе уроженец старинного рода. Долгорукий пытался объяснить Милошу пагубность его ориентации на Великобританию, помирить князя с оппозицией и довести до его сведения мнение императора о несовместимости либеральных, конституционных нововведений с традицией княжеского правления в стране. Однако время, когда российские чиновники могли руководить сербской политикой из Петербурга, прошло безвозвратно. Сам метод общения покровительствующей державы с княжеством путем посылки отдельных миссий не мог дать желаемых результатов, несмотря на то что пребывание последнего российского представителя в Сербии происходило в более благоприятной обстановке, чем встреча его предшественника.