Постоянные жалобы на возросшее влияние англичан отражали реальные изменения во внутриполитической жизни Сербии. Милош избегал встреч с Ващенко, которому приходилось для решения некоторых вопросов ездить к нему из Белграда в Крагуевац. Ходжес уверял Милоша, что он «может управлять Сербиею по собственному благорассуждению, не допуская ни малейшего вмешательства в дела свои со стороны России»[283]. Депутаты в Константинополе получили указание князя ежедневно навещать лорда Понсонби, ссылаясь, в случае упреков российского посланника, на инструкции из Белграда. Личные отношения Милоша и Ващенко были плохими. Сербский князь не скрывал своего нежелания встречаться с представителем державы-покровительницы. Само право России на осуществление покровительства было поставлено Милошем под сомнение, он был готов, по его собственному утверждению, подчиниться новому Устав у, но не указаниям из России. Что касается упреков русской стороны в том, что князь отдает предпочтение общению с англичанами, то Милош объявил себя «вполне свободным иметь таковые (отношения. – Е. К.) не только с англичанами, но и с французами, австрийцами и всяким другим иноземным государством»[284]. Князь, безусловно, был введен в заблуждение утверждением Ходжеса о готовности Англии «защищать Милоша до последней капли крови».
Приверженность князя к английскому консулу вызывала возмущение сербских старейшин. Они, по предложению Милоша, должны были дать свое согласие на фактический отказ от помощи российской державы – князь требовал принять документ о том, что «Сербия не нуждается вперед в чужестранном участии в делах ее». Этот выпад был направлен, безусловно, против России, ибо, как свидетельствуют факты, в «участии» Великобритании Милош был крайне заинтересован и видел в общении с ее представителем средство освобождения от давления России. К осени 1838 г. конфликт между русским консулом и Милошем достиг своей высшей точки – их отношения практически были прерваны. В конце октября Ващенко докладывал Бутеневу в Константинополь: «С князем у меня нет более никаких сношений по делам: он убегает встречи со мною… О переписке с ним и говорить уже нечего»[285]. Милош не мог не замечать, что вокруг русского консульства концентрируются враги и противники князя. Старейшины, митрополит и сенаторы составили, по словам Ващенко, настоящий заговор против Милоша. В русское консульство стекались все сведения о зреющем недовольстве как самовластием князя, так и его переориентацией на поддержку Англии. «К сожалению, – пишет Ващенко в Азиатский департамент, – умы здесь находятся теперь в таком раздражении, что успокоить их едва ли уже возможно, и надежда на сохранение общественного спокойствия в крае день ото дня исчезает»[286]. Старейшины намеревались свергнуть Милоша и заменить его Ефремом Обреновичем. В воззвании оппозиции, обращенном «К сербам», содержался призыв передать власть брату князя. Перечень прегрешений по следнего включал многие пункты: и то, что Милош окружил себя «выходцами австрийскими», и то, что управляет народом «беззаконно, как Иуда и турок», вздумал «отторгнуться от покровительства России», полагаясь «на помощь англичан, заклятых врагов русского царя»[287].
Осенью 1838 г. в Константинополе шла работа над составлением нового Устава для Сербии. Бутенев не вмешивался в процесс подготовки, оговорив для себя право «одобрить» его окончательный вариант. Российский посланник, будучи по должности и по убеждению противником всяческих «конституций», не мог не видеть того растущего противодействия князю, которое было готово вылиться в открытое столкновение. Сербы, прибывшие из Австрии, как наиболее образованная часть общества, выступили противниками Милоша, поскольку сами претендовали на часть той власти, которую сосредоточил в своих руках князь. Все они поддержали российскую дипломатию в ее конфликте с Милошем, поскольку были уверены, что конституционный режим откроет им дорогу к высшим должностям в княжестве. В турецкой столице еще с лета 1838 г. находились Й. Живанович, Й. Спасич и А. Петрониевич[288]. Они должны были утвердить текст Устава, который предоставит им Порта. Турецкое правительство поддержало противников Милоша: Устав, получивший название «турецкого», был послан в Сербию в форме хатт-и шерифа.
13 февраля 1839 г. на Калимегдане состоялось торжественное чтение Устава: по этому поводу Белград был иллюминирован. Согласно новому Устав у Милош делил законодательную и исполнительную власть с Советом. Первым председателем Совета был избран Ефрем Обренович. Объявлены первые министры: министром иностранных дел стал А. Петрониевич, просвещения – Ст. Стефанович, внутренних дел – Дж. Протич, финансов – А. Симич[289]. Избраны были также 17 несменяемых членов Совета.
«Турецкий» Устав стал плодом соглашения между Портой, Россией и уставобранителями – противниками княжеской власти в Сербии. В результате его принятия Россия осталась покровительствующей державой, ослабив власть Милоша, сменившего к тому времени внешнеполитиче ские ориентиры, и сохранив свое влияние на правящую верхушку княжеских оппонентов. В результате утверждения Устава Турция не ослабила, а усилила свое присутствие в Сербии. Этому способствовало оформление конституционного акта как султанского хатта. Отдельные его статьи прямо урезали права Сербии по сравнению с документами 1830 и 1833 гг. Некоторые права автономии отменялись. Так, Сербия больше называлась не княжеством, а провинцией Турции. Подчеркивались господство Порты и данническая зависимость Сербии. Кроме того, османское правительство считало себя вправе регулировать отношения между князем и Советом. Для оппозиции все эти уступки были маловажными: главное его значение она видела в том, что Устав уничтожал абсолютную власть князя.
Таким образом, с принятием Устава права Сербии не только не расширялись, но и в какой-то мере были урезаны. Тем не менее российское правительство считало свою миссию выполненной: князь лишался всей полноты власти и в то же время миновала угроза принятия либеральной конституции по западным образцам. Укрепление роли оппозиции во властных структурах снимало опасность антикняжеских, то есть «революционных», выступлений, гарантировало стабильность в политической жизни сербского общества, а значит – и всего Балканского региона. Австрийское правительство в целом было также удовлетворено условиями принятого Устава. Основное его преимущество оно видело в том, что власть Милоша была ограничена, поэтому интриги вокруг фигуры князя уже не грозили возможным восстанием на южных границах Австрии. Одновременно устранялась опасность нежелательного вмешательства России. В британском кабинете придерживались другого мнения: Понсонби сообщал Пальмерстону, что отныне Сербию, Валахию и Молдавию можно рассматривать в качестве целиком «русской» сферы влияния[290].
Основные положения «турецкого» Устава, или «четвертого» хатт-и шерифа, не могли устроить князя. Вплоть до весны 1839 г. он находился в состоянии постоянного конфликта с членами Совета. В апреле был принят закон об устройстве этого органа управления, по которому у Милоша была отторгнута как законодательная, так и исполнительная власть[291]. Взаимоотношения князя и Совета вошли в критическую фазу. Уже в феврале, сообщая Бутеневу об устройстве в Сербии трехстепенного судопроизводства, Милош хлопотал о получении разрешения выехать с сыновьями в Валахию «для осмотрения имений… и оттуда в другие края»[292]. Мысль покинуть Сербию уже не оставляла Милоша. В мае он повторяет свою просьбу[293]. 1 июня он подписывает отречение от власти, ссылаясь на расстроенное здоровье. Титул верховного князя переходит к старшему сыну Милану, к тому времени тяжелобольному. Сообщая о принятом решении Бутеневу, Милош оправдывал свой шаг тем, что только таким образом он может получить «отдохновение, столь нужное… по причине расстроенного здоровья». Примечательно, что это письмо, посланное в Константинополь российскому посланнику, не имеет обычной подписи Милоша. Складывается впечатление, что за вежливыми формами обращения скрывалось чувство глубокой досады и, быть может, раздражения и гнева. Не смея пренебречь обязанностью известить Бутенева о столь важном для него шаге, Милош не нашел нужным поставить в конце письма свой росчерк. Это желание досадить небрежностью столь очевидно, что не могло не обратить на себя внимания российских чиновников в Петербурге. На письме, пересланном в российский МИД, стоит карандашная помета, сделанная уже там: «Это письмо не подписано намеренно»[294]. Укол русскому самолюбию – последнее, что совершил Милош на своем посту, покидая его. Впрочем, уже в июле он вынужден был опять обратиться к российскому посланнику – Милош сообщал о смерти Милана и своем желании видеть во главе Сербии Михаила Обреновича. В письме содержится просьба не отказать в совете и поддержке – Милош должен был заручиться лояльным отношением России к такому важному вопросу, как легитимность престолонаследия в стране[295]. Никаких сложностей со стороны Совета вопрос о наследовании власти не вызвал: Петрониевич извещал российского посланника, что вся процедура свершилась «с согласия митрополита, на основании хатт-и шерифов»[296].