— Уважаемая! Моя сестра-цербер недавно потеряла змеиную шкурку, которую вплетала в косу. Что бы ты посоветовала ей на замену для девушки, чтущей свое ведьмовское прошлое?
Обратно на постоялый двор я ехал задумчивый: первый раз с меня содрали серебряную монету за подарок, который одариваемая должна будет доделать сама.
Я поднял к глазам мешочек из грубой холстины, повертел его, разглядывая и чувствуя себя изрядным дураком: серебряная монета за пару шнурков и пригоршню разномастных бусин россыпью — это очевидно избыточная цена. Когда же я возмутился, что за полновесное серебро старая карга могла бы предложить что получше, та уперлась рогом, заявила, что ничего лучше я не найду на три дня пути в любую сторону и потребовала эту… недоделку назад. И идти на поводу у наглости старой ведьмы было глупо, но…
Танис сказала, что лента — память по матери. Потеряв свою, я как никто понимал ее ценность. Поэтому я заплатил.
И потому ехал и гадал: облапошили меня или нет?
У дядьки Бармина кипела работа: на чисто выметенных, вымытых камнях двора местные умельцы растянули болотного змея и снимали с него шкуру.
Сам дядька Бармин нашелся внутри постоялого двора: стоял себе за стойкой, сурово хмурился, сопел и то вписывал что-то в свиток, то вычеркивал, то кусал перо.
Вот последнее в исполнении бывшего Клыка, здоровенного, что не всякий конь увезет, выглядело особенно трогательно.
— Гонец от ордена был, — старый отставник заметил меня, не подняв взгляда от от своей работы. — Послание тебе.
Пошуршал под стойкой, все так же не глядя — и мне в руки прилетел тугой свиток, запаяный печатью с оттиском трехглавого пса.
Я кинул, благодаря, и задержался у стойки:
— Как думаешь, долго провозятся?
Головой в сторону двери можно было и не мотать: едкий змеиный запах пробирался со двора, не оставляя сомнений.
Хорошо, что народ здесь останавливается в основном свой, привычный — иначе к утру у дядьки бармина все постояльцы уже разбежались бы.
— Не, — он отложил-таки в сторону расчеты. — Обещали завтра к вечеру управиться, так что послезавтра с утра и выехать сможете. Баня готова, как ополоснешься — так и ужин подоспеет…
Вот спасибо тебе, добрый человек! У меня ж после этих слов зачесалось всё тело разом, напоминая, сколько я уже нормально не мылся — а очищающее заклинание, пусть и решает вопросы чистоты, не приносит ни удовольствия, ни чувства свежести!
Но как бы ни хотелось мне сразу же рвануть навстречу мечте (о, это мыло! О, эта соблазнительно чистая одежда!), в первую очередь я все же вскрыл послание.
Морда сургучного цербера треснула, высвобождая края письма, и свиток развернулся в руках.
“Главе отряда церберов Клыку Илиану Камню от аргуса акрополя Кремос в городе Сард…” — так, это все еруна и ненужное.
Проскочив наискосок вступление, я нашел взглядом суть: “По выполнении задание, прочую часть отряда отошлешь в Кремос, сам же бери свое Око и поезжай в замок Бирн. Владетельный Архелий, граф Бирнийский, извещает орден о подозрительных случаях безумия, и требует немедленно разобраться и принять все возможные меры”.
И больше в письме ничего не было: ни новостей из крепости, ни подробностей о состоянии Навары. Ну вот что ему стоило чиркнуть пару слов — хотя бы для Гемоса, ее напарника.
Вернулся к началу и перечитал письмо еще раз.
Дочитав, я неторопливо свернул свиток обратно.
Отец призывает меня к себе.
Наверх, к комнатам постояльцев, я поднимался в задумчивости. Еще десять лет назад, когда волей ордена Цербера граф Бирнийский был вынужден отдать старшего сына на службу, он рьяно отстаивал свое право потребовать наследника домой, когда ему то будет необходимо. Орден отказался уступить в этом требовании — и владетельному Архелию пришлось смириться.
Но после того, как я вышел из Логова полноправным Клыком, первое, что сделал отец — отправил в акрополь Кремос жалобу на разгул некого чудовища на его землях. В ордене, конечно, прекрасно всё понимали, и уж конечно могли отправить с разбирательством по этой к графу Бирнийскому кого-то другого, не меня, но решили не обострять. Да и подуспокоились на мой счет за шесть лет...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Комната встретила меня тишиной, что само по себе было странно: когда это две бабы наедине друг с другом молчали? Разве что, успели перемыть всем нам кости до моего прихода!
Грельда нахохлилась, Танис пусть не явно, но ощутимо, лучилась сытостью и довольством — баня и сытный ужин явно сотворили чудо. Выглядели, впрочем, они вполне мирно.
Подхватив с гвоздя у двери свою дорожную сумку я уже развернулся было к выходу, но спохватился — и, сняв с пояса ведьмин мешочек, бросил его Танис, и пока та не успела задать вопрос, закрыл за собой двери.
Но успел перехватить ехидный, насмешливый взгляд, которым одарила соседку Грельда.
Коса взгляд тоже заметила — насупилась. И промолчала.
По лестнице я спускался еще задумчивее, чем поднимался.
Что здесь произошло вообще?
Ответ я получил скоро. Вернувшись из бани, распаренный и отмытый до скрипа, в чистой одежде, а потому на редкость благодушный, я сел за стол рядом с мрачным, как туча, Ринко.
Пышная, румяная дочка Бармина поставила на стол передо мной жареные свиные ребра, ковригу хлеба, миску с рассыпчатой кашей, сдобренной шкварками — и здоровенную кружку темного местного пива.
К ней-то я и приложился первым делом, отдавая должное мастерству пивовара: легкая горчинка, сладковатое послевкусие…
Боги, спасибо вам за то, что создали темное пиво!
И только стукнув об стол ополовиненной кружкой, задал вопрос:
— Ты чего надутый такой?
Злобно зыркнув на меня взглядом, Ринко буркнул:
— Грельда и эта твоя… коза бодливая подрались.
Ринко милосерден: он дождался, пока я поставлю кружку. Скажи он мне это, пока я пил — у меня бы пиво пошло носом. А так ничего, только мясом поперхнулся.
— Чего? — переспросил я, проглотив свинину.
— Да откуда я знаю — чего?! Меня там не было.
Ну я в общем не совсем об этом спрашивал, но так даже лучше. Уточнять, чья взяла, не буду: если вспомнить увиденное в комнате — молодость и отбитость победили опыт и здравый смысл.
— В баню они первые вдвоем пошли, вернулись — Грельда руку бережет и носом шмыгает, а эта хромает. И что случилось — не рассказывают, только у Косы-то рожа слишком уж довольная! Камень, вправь девке мозги, а то я сам это сделаю, — твердо пообещал Ринко. — Я бы её уже взгрел, да Греля уперлась — не лезь, не трогай…
— Наябедничал? — полный укоризны голос Грозы прервал ворчание ее Клыка.
Для меня ее появление сюрпризом не стало, Грельду я почуял еще от лестницы, а вот Ринко не ожидал. Нахмурился, набычился — но замолчал.
Гроза села рядом с ним. погладила по локтю, не обращая внимания, что он еще больше нахмурился. Спросила у меня:
— Что ты такое странное принес? Танис зарылась в эти бусы и чахнет над ними, кажется, даже не дышит!
У меня отлегло от сердца: не облапошили! Но сбить себя со следа я не дал:
— Расскажешь, что там у вас стряслось?
— Да ничего не стряслось, — Грельда досадливо поморщилась, глядя на Ринко осуждающе. — Мелкие разногласия.
— Это ведь не дело, когда цербер мелкие разногласия решает кулаками. И особенно плохо, если волю кулакам цербер дает на задании, внутри отряда.
Я был серьезен, убедителен — и я не понял, отчего вдруг Гроза начала медленно заливаться краской.
— Грель, ну куда это годится, — подхватил Батог, — мы в дозоре, а…
— Ой, да уймитесь вы оба, наседки две! — Не выдержав, вспылила Гроза. — Мы не из-за того, из-за чего поссорились, подрались, а з-за подзатыльника! Подзатыльник я ей отвесила! А вот за что отвесила — это уже не ваше дело, и всё, хватит!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Говоря, она распалялась всё больше и больше, и к концу фразы уже рычала.
— Всё, всё! — Я примирительно поднял вверх руки, хоть в одной из них и была зажата хлебная горбушка, а в другой кость. — Не лезу!