— А где Он родился, в Москве?
— Нет, в жаркой стране Палестине, в простой пещере, где коровы да козы жили.
— Если ты меня с собой не возьмешь, — серьезно сказала Маша, — я вот так, босая, в одной рубахе, выйду на двор и закоченею на холоде.
— Что ты, что ты, мать моя! — испугалась бабушка. — Ладно уж, пойдем.
Ах, какой чистый, искристый снег засыпает на Рождество всю Россию! Идут Машенька с бабушкой по белому хрустящему ковру в церковь, а за ними толстый Васька торопится, будто его звали.
На краю села, на белом пригорке, ждала их маленькая разрушенная церковь. Ни крестов, ни куполов, ни самой крыши на ней не было. Одни стены. Снег тихо кружился внутри церкви и падал на седую голову старенького священника. Он стоял по колени в снегу, а в руках держал праздничную икону.
Мягкий теплый свет шел от нее. Ни одна снежинка не упала на счастливую Богородицу, лежавшую в пещере рядом со спеленутым Младенцем.
«Как хорошо, что маленький Христос не в России родился, — думала озябшая Маша. — Он бы у нас замерз. И в пещерах наших не коровы, а волки живут».
После молитвы батюшка сказал:
— Братья и сестры! Семьдесят лет назад пришел в Россию антихрист и внушил неразумным детям ее сатанинские помыслы, и стали они уничтожать друг друга, веру христианскую и святые церкви. Вот и наша церковь сколько лет калекой простояла, и не позволяли нам помочь ей и молиться здесь.
Горячая капля упала сверху на Машину щеку. Она удивленно подняла глаза и увидела, что бабушка Акулина, низко опустив голову, горько плачет.
— Бабушка, ты чего? — прошептала Маша.
— Но вот вчера, — продолжал священник, — перед Светлым Рождеством Христовым отдали нам церковь и позволили отремонтировать ее. Только вот денег не дали, — смущенно закончил батюшка.
— Ничего, отец Александр, не печалься, — бодро сказал дед Степан. — Бог нас не оставит, да и мы святому делу поможем.
Он сунул два пальца за рваную подкладку старой, как он сам, шапки и выудил оттуда 10 рублей. Видать, от старухи спрятал для каких-то своих дел.
— А ну, православные, поможем кто чем может, — и бросил в шапку свою заветную десятку.
Потянулись к шапке руки с рублями немногих стариков, что пришли в церковь, а бабушка Акулина торопливо развязала свой белый платочек, достала аккуратно сложенные деньги и сунула Маше в руку.
— Пойди, положи в шапку.
— Не… Я боюсь. Ты сама положи.
— Мне нельзя, — горестно сказала бабушка и подтолкнула Машу к деду Степану.
— Тебе кто же, красавица, столько денег дал? — удивился дед.
— Бабушка Акулина, — испугалась Маша.
— Ой, Акулина, никак, всю свою пенсию отдала? — ахнула тетка Варя. — На что жить-то теперь будешь?
— Да козу продам или кур, — смутилась бабушка.
— Спаси тебя Бог, Акулина, — тихо сказал священник. — А как внучку-то звать?
— Мария.
— Ты первый раз в церкви?
— Да, — пролепетала Маша.
— Ну вот, не только Христос сегодня родился, но еще одна христианская душа. — Потом наклонился и сказал ей тихонечко на ушко: — Ты сегодня попроси у Господа что хочешь, и Он обязательно это исполнит.
— Правда? — удивилась Маша.
Когда шли домой, Маша часто поглядывала снизу на бабушку и все хотела спросить ее, но та шла молча и о чем-то думала. Наконец Маша не выдержала:
— Бабушка, а почему тебе нельзя деньги в шапку класть?
Бабушка остановилась, оглянулась на церковь и сказала:
— А потому, что церковь эту муж мой с товарищами своими разорил.
— Дедушка Ваня?! — испугалась Маша.
— Да. Приехал в 20-м году из города какой-то начальник с наганом, собрал их, дураков молодых, сказал, что Бога нет, и приказал. А они и рады стараться. С хохотом крест наземь своротили и крышу раскидали.
Маша, не веря, стояла с открытым ртом.
— А потом?
— А потом, через много лет, прибежал мой Ваня как-то вечером с поля белый как снег, дрожит весь. Что такое? — спрашиваю. А он, будто безумный, на меня глядит и шепчет: «Иду я, — говорит, — сейчас мимо церкви, смотрю, возле нее кто-то в длинной белой рубахе стоит. Что такое? Подошел, гляжу: какой-то парнишка. Волосы будто золотые, лицо какое-то невиданное, и плачет, „Тебя кто обидел?“ — говорю. А он мне: „Ты, Иван!“ — „Как это?“ — спрашиваю. „Ведь это ты сломал мою церковь!“ — говорит. „Да ты кто?“ — „Я, — говорит, — Ангел ее“. И исчез. Это что же, Акулина, значит. Бог есть?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И с той ночи спать перестал, а потом заболел и умер. А перед смертью так плакал, бедный…
До самого вечера Маша сидела у окна, думала и рассеянно гладила разомлевшего от счастья толстого Ваську.
— Ну, мать моя, — сказала бабушка, — одевайся. Пошли по обычаю родителей греть.
— Кого греть? — не поняла Маша, но быстро оделась и на двор выскочила.
А посередине синего-синего от луны двора куча старой соломы лежит. Бабушка перекрестилась и зажженной свечой подожгла ее.
Жаркий огонь охватил сено, высокий столб белого дыма взвился в черное звездное небо.
— Ой, бабушка, гляди! — вскрикнула Маша. — По всей деревне костры зажгли!
— Вот и хорошо, вот и погреем на том свете родителей своих.
— А… дедушку тоже погреем? — неуверенно спросила Маша.
Бабушка глядела в то место на небе, куда упирался столб дыма, и тихонько кивала.
«Может, она там своего Ваню разглядела?» — подумала Маша и спросила:
— А ты дедушку простила?
— Я-то простила, а вот Господь простил ли? Не наказал ли его на небе какой страшной карой?
Когда вернулись с мороза в теплую избу, бабушка из таинственного темного подпола принесла большую миску квашеной капусты с красными капельками клюквы и тугих моченых яблок, а из печи вытащила крепенький, поджаристый пирог с грибами.
— Ну, внученька, со Светлым Рождеством тебя! — улыбнулась бабушка. — А вот от меня подарочек.
И подала маленький сверточек.
Маша осторожно развернула пожелтевшую газету и ахнула. Кроткая Богородица с младенцем на руках застенчиво улыбалась ей с маленькой иконы.
— Бабушка, — не сводя глаз с Христа, тихо спросила Маша, — я уже могу попросить у Него?
— Проси, проси. Он никогда детям не отказывает.
— Дорогой Господи! — с верой сказала Маша. — Пожалуйста, не ругай на небе моего дедушку. Прости его. А я Тебя буду любить сильно-сильно. Всю жизнь.
Твоя Мария.
![]()
Бражник в раю
![]()
Послал Господь Ангела взять душу бражника, горького пьяницы, и поставить его у ворот пречистого рая, посмотрим, мол, что он делать станет.
Стал бражник толкаться в ворота пречистого рая, а за воротами апостол Петр спрашивает:
— Кто это там в ворота толкается?
— Это я, бражник, и желаю с вами в раю жить!
— Иди отсюда! — рассердился Петр. — Здесь бражники не водворяются, а только в аду.
— Господин мой, голос твой слышу, а лица не вижу и имени твоего не ведаю, — смиренно говорит бражник.
— Я — Петр-апостол, который имеет ключи от сего рая.
— Помнишь ли ты, господин мой Петр, когда Господа нашего Иисуса Христа на судилище повели и тебя вопрошали: ученик ли ты Его, а ты трекратно от него отрекся? Если б не слезы твои и покаяние, не быть тебе в раю, а я хоть и бражник, но от Господа не отрекался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Устыдился Петр и отошел от ворот рая. Во второй раз бражник толкается в ворота. Подошел мудрый царь пророк Давид и спрашивает:
— Кто там толкается в ворота пречистого рая?
— Это я, бражник, и желаю с вами в раю жить!
— Отойди отсюда, человек! Здесь только праведники живут, а вам в аду уготована мука вечная.
— Господин мой, голос твой слышу, а лица твоего не вижу и имени твоего не ведаю, — покорно говорит бражник.
— Я есть царь и пророк Давид.
