– А может, проверим, а? Легко мне это сделать или нет? А что, давай? Я завтра эту квартиру продам, Машке новую куплю… А ты где жить будешь, а? В больнице своей коечку снимать?
– Да найду, где жить! Не твоя проблема, Герман!
– Понятно… Значит, все-таки завела себе хахаля. С квартирой, что ли?
– А хоть бы и с квартирой! Ну право слово, надоело уже, Герман… Чего ты меня все время пугаешь? Сколько уже можно? Да продавай ты свою квартиру, я так не могу больше…
– Ладно. Так, значит. Ладно. Я тебя за язык не тянул, сама выпендрилась. Ладно, разберемся…
Ушел, сильно хлопнув дверью. А на нее вдруг слабость напала, обидная, слезная, невыносимая. Засуетилась неловко, забродила туда-сюда из кухни в комнату, обхватив себя руками, будто спасаясь от боли. Вышла на балкон, вдохнула-выдохнула… Где вы, природные силы, где ты, спасительный ветер и запахи, не слышу, не чувствую ничего… Только боль сильную слышу и чувствую, победила она меня сегодня. Что ж, и другой выход есть… Поплакать надо. Иногда помогает вынести из себя отчаяние. Хотя не любила она плакать…
Еще и телефон зазвонил, так не вовремя. А может, наоборот, вовремя. Кто там про нее вспомнил…
– Привет, сердешная! Чего голосок писклявый такой? Ревешь, что ли?
Надо же, Маргарита! Вот с кем сейчас нужно поговорить, зарядиться смелой энергией! Подруга Маргарита, рыжая шальная толстуха… Грубость, нахальство, резкость суждений и неиссякаемая доброта в одном флаконе!
– Ага, Рит, реву… Ты угадала…
– Хочешь, угадаю с одного раза, чего ревешь? Бывший опять приходил, да? Права качал?
– Да чего тут угадывать… И так ясно.
– Ну, и чего реветь? Впервой тебе, что ли? Ты ж вроде хвасталась, что умеешь… Ну, как там… По ветру пускать, тополь слушать… Хотя до меня доведись, я б давно уже твоему Герману морду всмятку расквасила! А ты, нежная душа, все про ветер да про тополь, прости меня, господи, душу грешную… Что, не получилось нынче?
– Нет, Рит, не получилось.
– Ага… А чего он хотел-то, Лизок?
– Сказал, что квартиру продавать будет. Машке новую купит, а я… А мне…
– Ладно, не надрывайся. Ничего он такого не сделает, уж поверь мне. Как жила, так и будешь жить. Слушай, а может, тебе ипотеку взять, а? Люди ведь как-то выплачивают…
– С моей зарплаты? Да не смеши! Хотя недавно Борис Иваныч обещал похлопотать, чтобы меня по блату в частную клинику взяли… Но это же так, на уровне разговоров… Когда еще что будет.
– А если тебе, допустим, домик в деревне купить?
– Нет у меня денег на домик. Откуда?
– Ну да… Ладно, не реви. Говорю же, не посмеет твой Герман. Да и куда он от такого сладкого самоутверждения денется? Что он, дурак, сам себя удовольствия лишать?
– А мне-то что делать, Рит?
– Да ничего. Терпеть, не обращать внимания. Подумаешь, пожужжало над ухом и улетело до следующего раза. Сама же учила меня, что надо быть снисходительной к человеческим подлостям! Что понимать, что прощать надо!
– Да, учила… Учить всегда легче, Рит…
– Ну, я смотрю, ты совсем расклеилась, подруга. Мужика тебе надо найти, вот что. Зря ты этот насущный бабский вопрос игнорируешь.
Она рассмеялась сквозь слезы – Маргарита в своих суждениях была неисправима! Уж сама-то она несколько лет подряд занималась этим «насущным бабским вопросом», можно сказать, вплотную… Без устали рыскала в поисках вожделенного «мужика» в просторах Интернета, смело вступала в переписку, кокетливо выдавая свои недостатки за сомнительные достоинства. Причем «мужика» Маргарита предпочитала импортного, желательно австралийского или какого-нибудь новозеландского. Почему-то считала, что они в тех краях не особо искушены цивилизацией… Правда, поиски пока не увенчались успехом, но и Маргарита не собиралась сдаваться. Считала, что под лежачий камень вода не течет.
– А хочешь, Лизок, мы и твою анкету куда-нибудь зафигачим? А что? Если тебя красиво подмазать, антуражу на фотке придать, вполне даже ничего будет… У меня, кстати, есть твоя фотка, с моего дня рождения, помнишь?
– Стоп, стоп! И не думай, и не мечтай даже! Мы же с тобой договаривались, Рит! Прошу тебя, никакой самодеятельности! А то знаю я тебя!
– Да ладно, не мельтеши… Зашла бы хоть как-нибудь ко мне, давно не виделись.
– Я зайду, Рит. Машка у меня на Домбай уехала, так что я теперь одна… Обязательно зайду на днях.
– Давай, жду. И не реви больше.
– А я и не реву… С тобой поговорила и успокоилась как-то…
– Ну, вот и молодец. Тогда пока, Лизок?
– Пока, Рит… Я зайду, обязательно зайду…
* * *
Следующим вечером она позвонила в дверь, обитую желтым дерматином. Шаги. Быстрые. Явно не старухины. Значит, все-таки сын приехал, Женин отец. Подобралась внутренне, сделала на всякий случай приветливое лицо. Щелкнул замок…
В первую секунду показалось, что мужчина, открывший дверь, ей знаком. Очень близко знаком. Нет, она не видела его раньше, но ощущение было вполне определенным, будто нежный колоколец прозвенел в солнечном сплетении, эхом прошелся по диафрагме, перехватил странным волнением горло. Стояла, глазела на него, забыв убрать нарочитую приветливость с лица. Потом спохватилась, зачем-то перекинула ремешок сумки с одного плеча на другое, нервно сплела пальцы рук:
– Здравствуйте… Вы, наверное, сын Ангелины Макаровны, да? Меня Лизой зовут, я к Ангелине Макаровне, укол делать…
– Сашка, кто там пришел? – раздался из глубины квартиры мощный гренадерский старухин голос. Не из гостиной, а из дальней комнаты, похоже, из спальни: – Да закрывай скорее дверь, мне по ногам дует, черт тебя подери! Так и хочешь, чтоб мать заболела да копыта откинула поскорее!
Он обернулся на этот голос вполне спокойно, ей показалось, даже бровью не повел. Потом снова посмотрел на нее, улыбнулся, чуть пожав плечами, будто извиняясь за мамину грубость. Отступил на шаг, повел рукой в приглашающем жесте:
– Пожалуйста, Лиза, проходите. Мама давно ждет. Это правда, что Женя просила вас за ней присмотреть?
– Да. Ну, то есть… Не совсем. Дело в том, что я сама предложила… Девочкам очень хотелось поехать на Домбай. Вашей Жене и моей дочери Маше. Вот мы и придумали…
– Ах, вот оно что…
– Вы извините, Саша, неловко все у нас вышло, конечно. Кто ж знал, что она вас вызовет!
Они стояли очень близко друг другу, говорили торопливым шепотом. А колоколец у нее внутри все звенел, захлебывался странной и легкой радостью. И пространство узкого коридорчика быстро наполнилось этим звоном, пока не проник в него злой голос старухи:
– Сашка, да кто пришел-то, я спрашиваю? У тебя язык отсох, что ли?
И опять его лицо осталось непроницаемым. Лишь в глазах шевельнулось что-то, похожее на досаду, и немного дернулся уголок мягкого рта. Не женственного, нет, а именно мягкого, как у мальчишки-подростка. Да и все черты лица были у него немного мальчишечьи, нежные, не траченные годами. Только глаза ей показались вполне возрасту соответствующими – умные, грустные, как два глубоких осенних озерца с темной водою. Да, он не был красив той уверенной определенностью, которая складывается к пятому мужскому десятку лет, но все-таки – был красив… Странным сочетанием юности и взрослой печали во взгляде, и этой непроницаемостью, явно стремящейся сохранить внутренне тайное знание, и еще чем-то, едва уловимым…