Клопф повеселел. Тем более Глаубе уже в Боснии и понемногу расставляет ловушку на Сабурова.
* * *
Хорошо, когда у тебя под задницей «Альфа-Ромео», да еще с водителем. Плохо, что приходиться делить не самый просторный салон на троих с водилой и Милованом Джиласом. Ну а как иначе — это же не камаз и не дальнобойный трак, в котором можно жить, а обычная армейская трехтонка. Что характерно, у нее тоже руль справа, как и на «лянче» Костантино — надо полагать, итальянские автопроизводители дружно не любили Муссолини.
Жизнь машину сильно помотала, что хорошо видно по коцкам на металле и нескольким слоям краски, главное, что двигатель тянет и ходовая пока справляется с горными дорогами. Но где-то сифонит, и как мы ни затыкали возможные дырки тряпками, в кабине висит взвесь жирной грязи. И к бензину и выхлопу примешивается запах даже не земли, а пыли. Немного, но нам хватает — это Миловану с его кожанкой хорошо, протер и как новенькая, а мы с водилой чумазые, как шахтеры.
Статьи писать на ходу невозможно и Джилас не нашел ничего лучшего, как взяться за мое политическое просвещение.
— В Македонии и Албании все налаживается, Вукманович передал, что там при нашей помощи создали ЦК компартии Албании и образовали компартию Македонии. А еще Энвер провозгласил создание народно-освободительной армии Албании.
— Ну вот и зачем это все? — без особой охоты полез я в дискуссию.
— Что именно?
— Компартия Македонии, Компартия Сербии, компартия Хорватии…
Пока Милован хватал воздух ртом и наливался гневом, я добавил:
— Вы же сразу закладываете линии возможного раздела, причем там, где и без того изрядное напряжение.
— Какого еще раздела???
— На независимые Боснию, Македонию, Словению, Сербию и так далее.
— Ты… ты… — только и выдавил член ЦК.
Но потом, видимо, вспомнил, что собрался меня политпросвещать и малость подсдулся. И как пошел чесать про ленинскую национальную политику! И, главное, кому — мне! Я ведь итоги этой политики своими глазами видел и на своей шкуре ощутил, что в СССР, что в Боснии.
Два часа дороги мы спорили — орали друг на друга, обижались, посылали к черту, но я пользовался тем, что сидел у двери, сбежать оппоненту некуда, и давил, давил, давил…
— Нет, ты скажи, хорошо будет, если все разбегутся по отдельности на полдюжины государств?
— Плохо! — буркнул Милован и попытался отвернутся.
Но у меня иногда так бывает — вцеплюсь как клещ и хрен отвертишься. Как-то раз поспорил с президентом Федерации и так его задолбал, что он сделал по-моему, лишь бы я отстал. Вот я и вываливал такое видение национального вопроса, до которого из кабины «Альфа-Ромео» еще восемьдесят лет и бог весть сколько километров.
— Вы схожи с Россией. Там русские, тут сербы, хребет государства.
— Я, между прочим, черногорец, — сдвинул брови Джилас.
— Ладно-ладно, но если черногорцы не сербы, то сербов и нет.
— Оголтелый реакционный сербский национализм!
— Давай без этих идеологических формул, я и сам могу их накидать, «Головокружение от успехов», например. А национализм… в принципе, он должен быть у каждой нации, только мирный и называться патриотизмом. Бороться с ним бессмысленно, а направить в нужное русло вполне можно.
— Ну так и создать народные республики Боснию, Македонию и так далее!
— Ага, своими руками создать Республику Сербию и Республику Хорватию, чтобы они при первом же удобном случае перессорились?
— Если будет хорошая жизнь — не будут они ссорится. Проведем индустриализацию, коллективизацию…
Мне бы такую уверенность…
— Индустриализация это неплохо, но для хорошей жизни двумя-тремя заводами не отделаешься.
— Так мы собираемся очень много строить!
— Это здорово, но крупная промышленность под силу только большой стране, мелкие республики в этом только помеха, будут все время тянуть одеяло на себя.
— Владо, а как же ущемление национального чувства, того самого патриотизма? — хитро прищурился Милован.
Но нас так просто не собьешь!
— Пусть флаги вывешивают, народные песни поют, в школах язык изучают. Чем мельче национальное государство, тем больше оно будет цепляться за национализм. А большое государство нужно унитарное, — щегольнул я умным словом. — В маленьких республиках у руководства вечно будет блуждать мыслишка отделиться и стать первыми парнями на деревне.
— Нет, шалишь! — Джилас сдаваться не собирался. — Вот в СССР же есть республики, и ничего!
Ну да, СССР у них свет в окошке. Государство рабочих и крестьян. Первая страна социализма и все такое. Образец для подражания.
— Мило, населения сколько в СССР?
— Э-э-э… миллионов двести.
— А в Югославии?
— Пятнадцать-шестнадцать… Ты хочешь сказать, что мы на уровне союзной республики и дальнейшее дробление неэффективно?
— Имен… — грузовик резко тормознул и я чуть было не ткнулся в стекло и не прикусил язык.
— Заглохли, — развел руками водитель.
Следующие полчаса свелись к попыткам завести двигатель пневмостартером, поискам неисправности, консилиуму водителей, перестановкам баллонов со сжатым воздухом… Мы, чтобы не лезть с непрошенными советами, отошли в сторонку и Джилас, дымя трубкой, ехидно наставил ее на меня:
— И откуда ты такой умный в девятнадцать лет?
Ну вот что ему ответить, что ни разу не девятнадцать? Так это поперек исторического материализма, поповщина и мракобесие. Ладно, зайдем с другой стороны:
— Вот скажи, ты великих математиков каких знаешь? Да не таращь глаза, ответь просто!
— Ну… Пифагор, Лагранж, Эйлер, Риман, Гаусс…
Неплохо в Белградском университете учат правоведов и филологов, не ожидал, что он перечислит больше двух-трех.
— А был еще Эварист Галуа, — назвал я моего героя. — Крупнейший алгебраист XIX века. Знаешь, во сколько лет он им стал?
— Что, в девятнадцать? — съязвил Милован.
— Не-а, в двадцать. В ночь перед дуэлью написал другу письмо, в котором изложил свои выводы, а потом его застрелили. Так что возраст роли не играет.
— Кончай перекур, по машинам! — донеслось с дороги.
— Вот дьяболична разбитина! — только после третьей попытки водиле, молодому парню, удалось воткнуть передачу. — Нич, как войне конец, будут у нас новы добры авто!
Странный у него выговор, но понятный.
— Водителем будешь?
Ответ я знал почти наверняка, но пусть Джилас послушает.
— Не, какой толк от тех железок? Аз бом судник, суди как прави партизан.
— А чего не на механика учиться? Вон как рулишь ловко!
И я не ошибся, мечты у всех в крестьянской стране сходные:
— Желим стати велик чловек и живети в изобилии. И за правосудие за все.
— А врачом?
Парень сморщился:
— Толико ран и крви же видел, задости е.
На первой же остановке, едва отчистив рожу и одежу от налипшей грязи, я тихонько насел на друже члена ЦК — спрашивал ли он других партизан о послевоенных планах, а если спрашивал, то не почуял ли какой закономерности? Он запустил пятерню в жесткую шевелюру и поскреб голову, а потом, широко раскрыл глаза и даже чуть-чуть рот.
— Слушай, а ведь почти все хотят в начальники! Кто в општине, кто вот так, в судьи, кто в комитеты партийные… Я думаю, это оттого, — дочесал затылок Милован, — что жизнь у людей нелегкая, вот они и мечтают о благополучии. А кто у нас хорошо жил? Только начальники и богатеи.
— А инженеры? Врачи? Профессора? Адвокаты, в конце концов?
— Ну-у, там же учиться надо…
— Вот именно! И ведь бойцы хорошую жизнь заслужили, как таким людям отказать?
Потихоньку я припер его вопросами и Джилас огрызнулся, что все это будут настоящие коммунисты, а значит, бояться нечего. Вот ведь парадокс какой — член ЦК, образованный марксист, но местами наивный, как чукотский юноша! У меня образования шиш да кумыш, но зато опыт девяностых и чтение, причем в растяжке по времени — от «огоньковского» вала разоблачений до нормальных исторических работ. В Федерации очень неглупые люди собрались, читали много и я вслед за ними тянулся, да и в Институте физкультуры, где я бакалавра по спортивному менеджменту получал, тоже не дураки преподавали, как бы там про спортсменов не шутили.