не продлит мой контракт.
Моя карьера — это история безответной любви, усеянная хорошо рассмотренными грантами, которые так и не были профинансированы по политическим причинам, дерьмовым начальником вместо рок-звезды, которую мне обещали, а теперь NIH и NASA ссорятся, как двоюродные братья на Дне благодарения. Когда твой предполагаемый большой прорыв превращается в проигрышную игру, тогда ты и понесла потери, верно?
Но что бы осталось от меня без нейронауки? Кем бы я была без моей жгучей потребности поправлять людей, которые говорят, что человек использует только 10 процентов своего мозга? (Об этом даже сняли фильм. Ради всего святого, неужели никто не проверяет голливудские сценарии?) Знаете ли вы, что у консерваторов миндалины обычно больше, чем у либералов? Что гиппокампы таксистов увеличиваются по мере того, как они запоминают, как ориентироваться в Лондоне? Что различия в мозге предсказывают различия в личности? Мы — это наша нервная система, сложная комбинация миллиардов нейронов, работающих в разных направлениях. Что может быть интереснее, чем провести жизнь, выясняя, чего может добиться маленький кусочек этих нейронов?
Я избегаю своего отражения, пока чищу зубы. Может быть, я слишком люблю то, чем занимаюсь. Мне стоит вернуться в школу и заняться чем-нибудь скучным. Аукционное дело. Морская архитектура. Спортивное вещание. А еще мне нужно перестать плакать. А может, и нет. Может быть, я должна прочувствовать все свои чувства сейчас, чтобы потом быть нацеленной на решение. Все слёзы на завтра, когда я объясню Тревору всю эту неразбериху. Когда я скажу Росио, чтобы она собирала вещи.
Как только моя голова касается подушки, я понимаю, что взорвусь, если ничего не сделаю. Что угодно. Под влиянием импульса я пишу сообщение Шмаку.
Мари: Ты когда-нибудь думал о том, чтобы оставить исследования?
Его ответ незамедлителен.
Шмак: Конечно, сегодня.
Мари: Ты тоже ненавидишь свою жизнь? Каковы шансы?
Шмак: Может, мы одного астрологического знака?
Мари: Лол.
Шмак: Что происходит?
Мари: Мой проект — говно. И я работаю с этим верблюжьим хреном, который хуже всех. Держу пари, он один из тех мудаков, которые не переходят в авиарежим во время взлета, Шмак. Он, наверное, кусает мороженое. Я уверена, что он чихает в ладонь, а потом пожимает людям руки.
Шмак: Жутко точно.
Мари: Но это правда!
Шмак: Я в этом не сомневаюсь.
Мари: Как девушка?
Шмак: Все еще замужем. К тому же, она, наверное, думает, что я верблюжий хрен.
Мари: Она никогда не сможет. У вас двоих уже бурный роман?
Шмак: Наоборот.
Мари: Она стала хотя бы некрасивой, пока ее не было?
Шмак: Она по-прежнему самая красивая из всех, кого я когда-либо видел.
Мое сердце учащенно забилось. О, Шмак.
Шмак: Я тут подумал о том, насколько легче будет моя жизнь, если я уволюсь и стану дрессировщиком кошек. Только вот я даже не могу убедить своего кота не ссать под ковер в гостиной.
Мари: Я понимаю, как это может быть проблемой.
Мари: Ты когда-нибудь чувствовал, что мы вкладываем в это слишком много себя?
Шмак: В плохие дни — точно.
Мари: А бывают хорошие дни? Когда-нибудь?
Шмак: Мой последний был в средней школе. Второе место на научной ярмарке.
Мари: Ты выиграл подарочный сертификат Toys R Us?
Шмак: Нет. Мари Кюри, которая держит две мензурки, светящиеся в темноте.
Мари: Омг. Я бы убила за это.
Шмак: Если мы когда-нибудь встретимся лично, она твоя.
Мы долго болтаем, и приятно пообщаться, пока это длится, но как только я кладу телефон на тумбочку, снова чувствую безнадежность. Последнее, что я вижу перед тем, как заснуть, — это пораженное выражение лица Леви, когда я вывалила на него все то, что он сделал со мной, нарисованное на моих веках, как постер фильма, который я больше никогда не хочу смотреть.
Глава 7
Мой будильник звенит, но я позволила ему задремать.
Один раз. Дважды. Три раза, пять, восемь, двенадцать, какого черта он все еще звонит, зачем я его вообще поставила…
— Би?
Я открываю глаза. С трудом. Они бледные, липкие от сна.
— Би?
Черт. Я нечаянно ответила на звонок с неизвестного номера. — Шишиши, — пробормотала я. Затем я выплюнула свой ретейнер. — Извините, это я.
— Мне нужно, чтобы ты зашла прямо сейчас.
Я сразу же узнаю баритон. — Леви? — Я моргаю на свой будильник. Сейчас 6:43 утра. Я не могу разомкнуть веки. — Что? Куда пришла?
— Ты можешь быть в офисе Бориса к семи?
Это заставляет меня сесть в постели. Или настолько, насколько это возможно в такой час. — О чем ты говоришь?
— Ты хочешь остаться и поработать над BLINK? — Его голос твердый. Решительный. Я слышу фоновый шум. Должно быть, он снаружи, где-то ходит.
— Что?
— Ты уже рассказала NIH о том, что делает NASA?
— Пока нет, но…
— Тогда ты хочешь остаться и работать над BLINK?
Я прижимаю ладонь к глазу. Это кошмар, да? — Я думала, мы договорились, что это не вариант.
— Теперь может быть. У меня есть… кое-что. — Пауза. — Немного рискованно, хотя.
— Что это?
— Что-то, что заставит Бориса поддержать нас. — Он прерывается на секунду. — …Не могу объяснить по телефону.
Это звучит небрежно. Как будто он пытается заманить меня в другое место, чтобы передать людям, которые будут собирать мои бедренные кости, чтобы сделать из них ручки для ракеток для бадминтона.
— А мы не можем встретиться позже?