— Ты постоянно влезаешь куда-то, Кира. Ты не в своей весовой категории. Ты бросилась за Петром черт знает куда, к незнакомой шпане, с одним ножом, которым тебя могли и подрезать. Затем ты пошла на прямой конфликт с мерзавцем, зная, что он пускает в ход кулаки. Он чуть не убил тебе. Недели спустя, и ты снова в крови, потому что тебе захотелось побыть героиней. Ты влезаешь и влезаешь, куда не надо, ты не останавливаешься.
От злости у Киры только слезы из глаз чуть ли не брызгают, но титановым усилием она собирает хоть какую-то часть себя в кулак.
Как он может все так перекручивать?
Болью отзывается каждая кровиночка в теле, и по жилам толкаются друг об друга льдинки, — потому что Кира знает, что он говорит правду.
Но он представляет все в самом худшем свете.
Кира знает, что иногда поступала неправильно и глупо и недальновидно.
Но она не могла поступить иначе!
Разве он не понимает?
— Да? — ломающимся голосом защищается она. — Это я влезаю и не останавливаюсь, когда с тобой связалась, да? Что, рациональной лекции по этому поводу не будет?
— Я никогда, — наступает он на девушку, — не представлял для тебя прямой опасности.
— Я не могла поступить иначе! — злые слезы обжигают кожу. — Я… не могла бросить Тимура! Они его били!
Теперь он пытается мягко притянуть Киру к себе, приглаживая спутанные волосы, но она брыкается и отталкивает руку. Карелин замирает, но не отходит ни на сантиметр, словно к полу гвоздями прибитый.
— И не тебе мне выговаривать! Отчитывать меня как… Да, я поступила неидеально. Но я жива и в полном порядке. А ты избиваешь Серого у всех на глазах!
— Хорошо, что у всех на глазах. Пусть все видят.
Сжимая девушку за предплечья, он со свистом выдыхает в раскрасневшееся лицо.
— Я точно так же, как и ты, хочу поступать вольно. Наказания за неповиновение и факапы для моих подчиненных — не твоего ума дело.
— Но ты наказываешь его из-за меня, — практически заикается Кира, — это мое дело! Я не рассказываю тебе, как поступать в других случаях.
— Хорошо, — вжимает он ее в себя еще сильнее, не позволяя ни повернуть голову, ни туловище, — пускай так. Кира…
Начинают целоваться они незаметно для самих же себя, с паузами и заминками: Роман дотошно приглаживает ее пряди, а девушка раз за разом выравнивает ткань ворота покосившейся рубашки.
Теперь она знает насколько способна ненавидеть его. Если он заберет у нее как хорошо им было раньше.
Если заберет у нее самого же себя.
Взмокшие ладони кажутся ватными, и страшно коснуться чужой кожи.
Она не позволит ему это сделать. Чего бы не стоило, она выгрызет его у него же самого, рано или поздно.
Для себя.
Оттягивая края рубашки, бесцельно, до белых костяшек пальцев, она думает:
Только для себя. Всему остальному придется посторониться.
— Ты собираешься заставить меня теперь ходить с кем-то, да? — отстраняется Кира от его губ одним мгновением. — Чтобы я была под контролем, да?
— Кира, — пытаются ласкать массивные пальцы ее лицо, но девушка упрямо отворачивается, — Кира. Другого выхода нет и не будет. На время пока мы не разберёмся, как именно это случилось — точно. И дело не в контроле.
— То есть я смогу сказать в любое время твоим псам уйти, смогу ведь? — жестко, но с непролитыми слезами в глазах, бросает она Брусу прямо в лицо.
Он молчит. Глаза в глаза, и никто отводить не собирается.
Ах да, Карелин же так не любит лгать.
— Подозреваешь ли ты, что кто-то сделал это специально, как атака лично на тебя?
Вопрос, что должен звучать хладнокровно, произносится надломленным и срывающимся голосом.
Потому что Кира уже знает ответ.
— Нет, — негромко отвечает Карелин.
Он берет ее ладони в свои, приподнимая теперь соединенные руки, но девушка от бессилия сжимает пальцы и впивается в его кожу с внутренней части пятерни — всеми силами и всей прытью. Зная, что даже дискомфорта тому не доставит. Но все равно пытается.
— Хочешь, ударь меня. Сколько пожелаешь раз. Я сопротивляться не буду. Я заслужил.
Сопротивляться не будет, прямо как Серый, когда он же сам его избивал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И «заслужил», прямо как Серый.
— Дурак, — вырывается она наконец из хватки его ладоней. — И что это изменит? Ты все равно сделаешь, как ты хочешь.
Отстраняясь, он слегка склоняет голову, замирая, а затем проходит по кабинету.
— Не то, как я хочу. А как правильно. Лешей, мой зам, предложил это еще несколько дней тому назад. И я отказал, зная, что ты не согласишься. Но он был прав, Кира. И рисковать не стоит, только из-за твоей гордости.
— Гордости? — задыхается она от возмущения. — А ничего, что вы в сто раз больше внимания ко мне привлечёте? И что потом? Что будет, когда…
— Когда что?
Смотрит Роман на девушку свысока, с блеском противоречий в зеленых глазах. Она бы все на свете отдала, чтобы узнать о чем же он думает в этот момент.
— Ничего, — на одном выдохе. Глаза уже так и закрываются от усталости. Рукам найти место невозможно. — Отвези меня домой, пожалуйста. Или вызови такси, я оставила сумку… там.
Кира не собирается еще сегодня унижаться, и дальше спорить и доказывать. Никаких обещаний он ей не давал. И она ему.
Ну и правильно, что не давала.
Только ей теперь свою жизнь настраивать под его мелодию.
Мелодию, блин.
Бой барабанов, скорее.
И все равно… над ребрами невольно расширяется пропасть одиночества, предчувствие потери ощущается на языке желчью.
Только для себя, повторяет она мысленно снова и снова.
Карелин, видимо, неподвижно смотрит на нее некоторое время, но Кира фокусируется на мельтешении мотыльков и букашек под лучами уличного фонаря за окном. Есть в этом что-завораживающее.
Можно смотреть до бесконечности, как они роем носятся круг за кругом, по одному и тому же пути.
— Твоя сумка у меня. И я отвезу тебя. Нас. Как, черт побери, может быть иначе.
Рука на плече оседает грузно, но с осторожностью, и впервые с момента знакомства Кира улавливает очевидную неуверенность в Романе.
Возможно, он боится, что она его прямо сейчас оттолкнет.
Нервно сглатывая, Кира прислоняется к его грудине, устраиваясь прямо под горлом.
Он тут же закидывает руку дальше на хрупкое плечо, чтобы теперь удерживать девушку таким образом. Проводит большим пальцем по краешку ее рта.
— Поговорим завтра подробнее, — низкий голос вибрирует близко к ее лицу, — не вздумай переживать.
Свет больничных коридоров кажется чрезмерно ярким, безжалостно холодным, и Кира рада наконец-то выйти на улицу. До машины топать недалеко, но каждый шаг дается как поднятие на Эверест. Карелин не отпускает ее плечо ни на мгновение, и это помогает.
Даже лень разбирать какие там несколько слов он говорит Кириллу перед тем, как сесть в водительское кресло.
Кира замечает не сразу, что руль не закреплен на месте ровно и, видимо, был поломан.
— Доедем до квартиры как-нибудь, — комментирует Роман.
От усталости глаза упрямо не закрываются, и мелькающие за стеклом огни ночного города напоминают ей парк аттракционов.
А они с Романом здесь, вдвоем внутри тачки, со сломанным рулем. С адреналиновым послевкусием, в ожидании следующей смертельной горки.
Одной рукой Карелин поглаживает ее коленко, и она лениво следит как большой палец обводит чашечку раз за разом.
— Пете не говори. Я потом сама расскажу, если Ксюша еще не написала.
В квартире она намеревается сразу заглянуть в комнату брата — проверить дома ли он и все ли в порядке — но Рома толкает девушку к их спальне и говорит, что проверит сам.
Кира заваливается на кровать прямо в платье, даже не умывшись и не помыв руки. И абсолютно все равно, что о ней подумает Карелин.
С места не сдвинется и будет спать так.
Сквозь беспокойную дрему она улавливает момент, когда он укладывается рядом.
И поворачивается к мужчине лицом.
Как только он притягивает ее за бедро к себе поближе, Кира заставляет губы шевелиться: