— Нехорошо это…— укоризненно говорил Бурмило.— Нехорошо…
— Молчи уже — «нехорошо!». Моральный кодекс нашелся! А ятеря ночью кто ставит?
— Да что ты! Парочка ятерьков каких-то, гнилых, едва живых. Туда и рыба не идет. Чтоб я света белого не видел.
— Ничего-ничего! За это тоже советская власть по головке не гладит.
— Но же… Да это же совсем другое…
— Ну, если ты такая цаца, то мотай отсюдова, не вмешивайся! Чтобы я тебя тут не видел! Сегодня ночью я это сделаю — и квиты! И смотри мне!
— Да хватит уже! Только сейчас ты иди отсюда, а то понаедут юннаты с этим стариком! Кому это нужно!…
Я схватился за весло.
— Гребем отсюда — он сейчас поплывет.
Хорошо, что лодки наши с двух концов одинаковы — что носом плыть, что кормою (корма тоже заострена). А то бы мы не развернулись — узко. Да и не успели бы. А так нажали мы — и задним ходом в стружку что есть сил, к острову Переэкзаменовки. И только когда уже хорошо замаскировали лодку в камышах возле берега своего острова — отдышались и пришли в себя.
Так вот оно что! Значит, это Бурмило ночью был, ятеря ставил. А едва не поубивали друг друга.
Но что же сегодня ночью будет делать Кныш на Высоком острове?! Что его даже Бурмило отговаривал. Уверен, что не в чижа играть!
— А может, он хочет глобулус украсть и за границу передать? — говорит Кукурузо.
— А разве он секретный?
— А что же ты думал, может, и секретный… Во всяком случае, кроме глобулуса, на этом острове красть нечего. Не лягушек же.
Неужели глобулус?..
И вдруг я вспомнил…
Это было месяца полтора назад. Я поехал с мамою на базар. Она просила помочь привезти ей корзины.
Базар у нас в райцентре, двенадцать километров от села. Раньше туда лодками по речке плавали. А теперь больше на велосипедах. Так быстрее.
Поехали мы. Мама — на «Украине», я — на своем «Орлёнке». Не люблю я базаров, но что поделаешь.
Отвез я корзины, собираюсь назад ехать. И тут вижу — Кнышиха. Торгует в ряду, где продают семена, сушеные травы да разные «специи». К крыше ларька, в котором она она торговала, пришпилен портрет космонавта Поповича.
Хорошо поставленным базарным голосом Кнышиха выкрикивает:
— А кому лёбули, кому лёбули? Двадцать копеек пучочек! Кому лёбули? Чистая лёбуля! Сто процентов витаминов! Все витамины! А! Б! В! Г! Д! Больше не купите нигде! Навались, у кого деньги завелись.
Её окружают покупатели. Торговля идет полным ходом.
— Как чаёк заваривают,— поясняет Кнышиха какой-то молодице.— От рожи хорошо помогает… От сглаза… От…— шепчет что-то молодице на ухо.
— Ну?! — удивленно-радостно говорит молодица.— Дай три пучёчка.
— Уступили бы немного, тётка… Дорого,— торгуется другая молодица.
— Дорого-мило, дёшево-гнило, моя дорогая! Не могу меньше…— И Кнышиха уже задуривает голову какой-то пожилой дачнице.— Можно и в борщ… Вкуснота! Берите, дама, не пожалеете. Муж вам ноги целовать будет.
И снова завелась звонкоголосо:
— А ну — водоросль! Целебная водоросль от всего! Вкусная приправа для холодного и горячего! Можно в чай! Можно в водку! Можно сушить! Можно варить! Можно для дальней дороги! Еда космонавтов! — ткнула оттопыренным большим пальцем вверх, на портрет Поповича.— Тридцать копеек пучок! Украинский женьшень!
Покупатели посмеивались, но брали.
Я присмотрелся, чем она торгует. Это были пучочки какой-то сушеной травы, а может, и правда водоросли. Но то, что это не глобулус, и сомнения не было. Глобулус же, как говорил Фарадеевич — микроскопическая одноклеточная водоросль и так выглядеть не мог ну никак.
Рассказал я тогда об этом Яве, поудивлялись мы предприимчивости и базарному таланту Кнышихи («Вот людей обманывает, змеюка!»), а потом и забыли. Чем только не торгуют на этих базарах! Это же тебе не в магазине.
А теперь я вспомнил. Может, и вправду Кныш на глобулус зарится.
— Во всяком случае,— решительно сказал Кукурузо,— ты как хочешь, а я сегодня ночью…
Кукурузо не договорил. Неожиданно с плёса долетела звонкая песня:
Пусть всегда будет солнце,Пусть всегда будет небо,Пусть всегда будет мама,Пусть всегда буду я!
Глава 18
Нежданные Игорь, Валька и другие
Голоса были мальчишеские и девчоночьи. Казалось, что в плавнях просто по воде и болоту шагает сквозь камыши веселый пионерский отряд. Мы удивленно переглянулись — что такое? Потом рванулись и побежали на берег — туда, откуда видно плёс. Но ничего не увидели — мешал камыш.
Мы быстро взобрались на старую вербу, под которой стоял шалаш. Это было самое высокое дерево на острове. И тогда увидели: из стружки на плёс выплывали, словно лебеди, белые лодки. В лодках сидели пионеры — в белых майках, в белых панамках, с красным галстуками. В первой лодке стоял во весь рост высокий юноша в белых штанах, без майки, но тоже с красным пионерским галстуком. Это был, наверно, вожатый. Под его бронзовой кожей вырисовывались могучие мускулы. Казалось, этот юноша просто сошел с физкультурного плаката.
Но вот песня кончилась, и вожатый выкрикнул:
— Друзья, предлагаю на этом острове сделать стоянку! Как вы считаете, товарищ штурман? — наклонился он к маленькому скуластому мальчику с нахмуренными бровями, что сидел на корме.
— Только так! — очень серьёзно ответил мальчик.
Все почему-то засмеялись.
— Тогда держите курс на остров, штурман! — в тон ему сказал вожатый.
— Только так! — повторил мальчик, и снова все засмеялись.
Но на мальчика это не произвело никакого впечатления. Он и бровью не повел.
Один за одним лодки причаливали к берегу. И сразу остров словно превратился в пионерский лагерь: смех, крики, беготня. Кто-то играл в мяч, кто-то уже плескался в воде, кто-то ловил сачком бабочек. Среди толпы мы увидели и нескольких васюковских юннатов, но они не с нашего конца села, мы их знали плохо. Мы сидели на дереве, не зная, что нам делать — показываться или нет. Но долго думать нам не пришлось. Какая-то высокая длинноногая девочка нашла шалаш и закричала:
— О! Смотрите! Тут кто-то живет!
Все подбежали к ней. Подошел и вожатый. Загорелый шустрый мальчишка с фотоаппаратом через плечо шмыгнул в шалаш и сразу же выскочил, держа в руках электрический фонарик.
— Фонарик! — пояснил он.— Механический. С динамкою. Даёт ток лишь тогда, когда нажимаешь на эту ручку.
И начал стрекотать, показывая. Кукурузо беспокойно заёрзал на ветке.
Длинноногая девочка тоже шмыгнула в шалаш и вытащила ружьё.
— Поглядите, настоящее, охотничье…
— Ой, осторожно, оно, может, заряжено! Еще выстрелит,— ойкнула кто-то из девочек.
Тут Кукурузо не выдержал:
— А ну не трогай!
Все сразу подняли головы. Прятаться больше было ни к чему. Мы слезли с дерева. И сразу нас окружили пионеры:
— Кто вы?
— Что вы тут делаете?
— Это ваш шалаш?
— И ружье ваше?
— Вы охотники?
— Вы тут живете?
Я растеряно посмотрел на Кукурузо.
Он потупился и молчал.
— Да они, наверно, просто рыбачат тут. Это наши, из Васюковки,— сказала васюковская юннатка, кажется, из восьмого класса.
— Или из дома убежали,— добавила другая (мы о ней знали только, что она вредная и дочка колхозного бухгалтера).
— Или в индейцев играют. Как «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона. Помните? — вмешалась длинноногая.
— Или в робинзонов… Правда же? — сказал вожатый.
Я совсем растеряно глянул на Кукурузо. Мой друг густо покраснел. И вдруг сказал:
— Ни во что мы не играем. У нас тут дело одно… А вы кто такие?
— А мы из Киева. Юннаты мы,— затараторила остроносенькая девочка в очках.
— Приехали сегодня,— перебила её голенастая.
— Ой, Валька, не перебивай! Дай я скажу! — воскликнула остроносенькая и снова затараторила: — Сегодня приехали! Приехали сегодня… Услышали, что у вас глобулус выводят, и вот приехали. Наш руководитель профессор Дудка, говорит, что… Вы знаете профессора Дудку? О, знаменитость! Мировая знаменитость! Говорит, что ваш глобулус — это потрясающе. Потрясающе! Они приедут завтра — и профессор, и корреспондент газеты «Звезда». А мы сегодня приехали. Профессор и корреспондент тоже сегодня приехали бы, но у профессора сегодня срочный ученый совет в Академии наук. Неожиданный. А у нас уже билеты были. Вот мы и приехали. А ваши не хотят нам показывать глобулус без профессора. Говорят: «Завтра». Ну, мы понимаем — люди столько старались. Им хочется, чтобы торжественно… Мы понимаем… А у вас какое дело: Какое? А?
Кукурузо насупился:
— Дело… вот и всё…
— Секрет? Да? Секрет? — не унималась остроносенькая.
— Ну что ты, Оксана! Прицепилась, как банный лист! — воскликнула длинноногая Валька.— Если не говорят, значит, секрет.