давал мне попользоваться.
Толик взял телефон и вынул его из чехла. На нем даже была заводская пленка, а сам аппарат был как новый.
– Я им почти не пользовалась. – она немного помолчала и вдруг спросила. – Как там Эд?
Взгляд Толика был поникшим, и немного подняв усталые глаза, он сказал:
– У Эдика большие проблемы. – томно выдавил он, и развернувшись ушел.
Настя не стала гадать, что с ним могло случиться, она хотела забыть его скорее, но понимала, что сделать это будет уже невозможно. Вспомнив маленьких щенят, она еще раз убедилась, что все делает правильно, и оставив на столе записку, вышла из дома. Больше не хотелось никому ничего объяснять, хотелось просто побыстрее исчезнуть с этого города, навсегда. Подняв голову к небу, Настя увидела, как загорелась первая звезда, и без всяких сомнений, уверено и твердо зашагала в сторону вокзала, в компании единственного провожающего, печально плетущегося за ней на своих четырех лапах. Ей почему-то стало так легко и свободно, что она готова была взлететь от переполняющих ее чувств. Она возвращалась домой.
Прошло полгода, с тех пор, как Эд вернулся домой. Все это время, он безбожно пил, пытаясь заглушить неприятные воспоминания и мысли, язвительно точащих его голову. Он не мог понять, как в один миг смог потерять все, что имел: дом, машину, любимую девушку, и доброе отношение родителей. Лучшим его другом стала бутылка, он боялся возвращаться в ту реальность, где его гнобила совесть, предпочитая поддерживать состояние безпечности. Анатолий жалел, что помог сыну выбраться из Германской тюрьмы, жалел, что помог продать его дом и машину. Два года в европейской тюрьме могли пойти ему только на пользу, чтобы думал как следует, прежде, чем что-то делать. Но Эд молил отца, чтобы тот его вытащил, согласившись даже на продажу дома, ради своего спасения. Только к чему все это привело, к тому, что парень напивался и терроризировал своих родителей. Он уже не представлял, как начинать новую жизнь, хотя был еще довольно молодой. Потерять все, что имело для него ценность, было для него подобно смерти, Эд не мог подняться после такого жестокого удара.
Одним холодным вечером он увидел на пороге соседского дома Ивана.
– Шарик. Шарик. Ш ш ш… – пытался свистеть он, но из-за отсутствия зубов получалось лишь шипение.
Эд зашел к нему во двор и сел рядом на скамейку. Парень был тоже немного выпившим и поздоровавшись начал разговор.
– Я никогда не понимал вас дядя Ваня. Никогда не понимал, почему вы пьете, почему не хотите устроиться на работу, создать семью. А теперь мне вдруг стало ясно, вы просто свободный человек.
Иван долго молчал, опустив тяжелую голову, и Эд даже подумал, что мужчина уснул, но тот тихо плакал, а потом поднял голову и сказал.
– Это, не свобода. – его слова были твердыми, он проговаривал каждое слово сквозь зубы. – Когда-то я думал об этом так же как ты. Думал, как прожить и не работать, при этом оставаться счастливым, и нашел себя в этом. – он позвенел пальцами по пустой бутылке, которая стояла рядом. – Но это не так. Теперь я знаю, что это тюрьма. Тюрьма, из которой я уже не выберусь никогда, хотя и совершил побег, благодаря своей дочери. Я был схвачен снова, патруль этой тюрьмы ожидает тебя на каждом шагу, и если у тебя нет сил, чтобы противостоять этому, то будь уверен, твоя жизнь превратиться в кошмар. Расплата наступает позже, я имею ввиду настоящую расплату, за похеренную жизнь, когда начинает болеть все, от зубов, до души. Это адская боль, заглушить которую не в силах даже алкоголь. Я не счастлив, я потерял даже дочь, которая стала для меня лучиком надежды, она показала мне фрагмент настоящей жизни, но я осел и дурак, я позволил ей уйти.
Эд внимательно выслушал Ивана, потом сочувствующим взглядом посмотрел на него и спросил:
– Вы знаете куда она уехала?
– Она уехала к себе домой, в тайгу. Там ее место, а не среди мудаков и пьяниц. Эх. Имела рыба озеро. – Иван стукнул своим огромным кулаком по скамейке, безнадежно фыркнуф.
– Вы знаете ее адрес? – с надеждой в глазах произнес Эд.
– К сожалению, нет.
Эд опустил глаза, понимая, что уже больше никогда не увидит Настю. Он осознал, что упустил свою любовь. Теперь ему уже было все равно, что подумают о нем другие, он хотел ее вернуть, любой ценой. Но это было только отчаяние, которое стало ему поперек горла. Парень встал и молча ушел домой, оставив Ивана на скамейке и зовущего своего старого друга, который уже несколько месяцев не появлялся. Иван еще никогда не чувствовал себя таким одиноким. Мужчина попытался встать, но что-то кольнуло у него в боку, и он с грохотом приземлился снова на скамейку. Скривившись от боли, он сделал еще одну попытку подняться и удержаться на ногах. Ноги совсем не слушались, хотя сегодняшним вечером он был не настолько пьян, и голова все еще соображала. Посунувшись вдоль стены, он кое как добрался до двери, корчась и постанывая. Боль становилась все более контрастной, то начинало сильно резать, то вдруг становилась тупой, отнимая конечности. Иван кое-как добрался до кровати и скрутившись пролежал так до самого утра. Уснуть он так и не смог, кряхтя и взвывая от боли. Как же ему хотелось снова обнять Настю, чтобы попросить у нее прощения за все, что сделал и сказал. Он был не прав, во многих вещах и лишь теперь понимал это. Он понимал, что был в тюрьме, которую построил себе сам, и сегодня, ее страж, пришел чтобы отпустить его на свободу. Иван почувствовал холод, к нему стали возвращаться разные воспоминания, кинолентой пробегающие у него перед глазами. Тело стало неметь, он хотел было подняться и растопить печь, но не смог и пошевелиться. Мужчина был благодарен судьбе за Настю, и только благодаря ей он не подыхал сейчас в грязной канаве, а удобно расположившись на диване. Боль стала уходить, а тело становилось все более легким и воздушным. Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. С выдохом он снова простонал, и в голове прокрутилось фирменное «имела рыба озеро», но Иван тихо прошептал хрипловатым голосом:
– Прости меня, Боже…