Читать интересную книгу Деревенские святцы - Иван Полуянов

Наконец вовсю развиднелось.

Мгновение — и крону сосны осеяла золотая пыль.

Белесой берестой стыдливо зарделась береза.

Дремучая ель, очнувшись, сучья оправила, готова лапы вытянуть по швам…

Солнце, встает солнце!

Лужи пустились расплескивать жаркие пятна бликов по пням-выворотням, серым стволам, клочьям сивых лишайников. Побежали трепетные тени, затеяв беспечную кутерьму.

Песен, песен-то — тишина вдребезги! Прибывает их, полнится птичий хор от минуты к минуте.

Голоса нет, дятел в сук барабанит. Выпь на болоте, макая клюв в воду, исходит бычьим мычаньем, и собачонкой тявкает куропатка, перелетая по кочкам. Журавли кружатся, вприсядку откалывают головокружительные коленца.

И в полях, лугах что ни куст — то щебет и свист, и в лесах что ни веточка — то песенка.

Мокро запоблескивала хвоя: жмурятся елки-вековухи, слеза умиления прошибла, оттого ли что укоротились ночи, солнце слепит лужи, самосильно врост прет трава…

Как не расчувствоваться, ведь уже май!

— Жизнь… жи-и-знь! — чудится издали в восторженных выкриках журавлей.

Но позвольте, свет и солнце — май тут при чем?

Но птичьему хору разве он дал запев, если вспомнить гусельки синиц с тополей в месяц-просинец, звоны королька с хвойных колоколен в почин позимья?

Право, что у мая для весны в доле?

На Севере дальнем он продолжает дело апреля-водолея, снегогона и солнечника. Ведь в начале мая происходит вскрытие Северной Двины у Архангельска, других больших рек, впадающих в Ледовитый океан.

Разливы бывают огромны, иногда разрушительны. Так, в 1811 году уровень воды поднялся на 6 метров, пригороды Архангельска, особенно Соломбала, буквально тонули. 70 лет спустя грозный паводок повторился. У окрестных, ближних к губернскому центру деревень были потери: «унесло водой 57 домов, 163 амбара, 81 мельницу, 1165 мелких построек».

Для лесной, более южной полосы май — это сиреневый дурман волчьего лыка, глазурью облитая желтая калужница, неслышимый звон колокольцев сон-травы, душистая кипень черемух… Всяк убедись, насколько вправе маю зваться травнем-цветнем. «Май — под каждым кустиком рай» — скажи-ка точней и поэтичней устных календарей.

Пробудилась земля, ручьи живой водой ее отпоили, но нивам даст дыхание едино плуг и борона. Апрель гнал снега с полей, пажитей, заливал луга талыми водами, тебе, май, гнать траву скоту под копыто, пашни строчить всходами…

Ясно, ясно, чем славен май — под каждым кустиком рай. Так-то так, да не всегда. Последний весенний месяц отнюдь не чужд крайностей. Жару май поддаст — хоть разденься, а ветры-сиверы подведут пахарей: «Май — коню сена дай, сам на печку полезай». «Май обманет, в лес уйдет». И вообще, — ишь, «захотел ты в мае добра»!

Для нас за обычай, что травень-цветень на елках снегурок лепит, у ручьев утренниками отбирает переливчатые наигрыши.

Судить по устным численникам — «майский мороз не выдавит слез». Напротив, холода во благо. О майском снеге говорили: «Внучок за дедушкой пришел». Он нисколько не в урон. «Снег наземь — тот же назем (навоз)». «Снег поля утучняет».

Холодно, да в меру; сыро, да без затяжного ненастья; тепло, пусть знойно, только чтоб без засухи — колебания погоды не беда, не затягивай они развертывание сезонных работ.

На всех трудно угодить: дожди оживляют озими, хороши для всходов яровых, зато пагубны садам. Легкие заморозки посевам яровых вряд ли вредят, зато бьют на грядах рассаду.

Ладно нам о капусте и яблочках. Хлеб — крестьянская забота. Сейчас «время дорогое — мужику нет покоя». «Весной пролежишь — зимой с сумой побежишь».

Опять из деревенских святцев советы, о будущем догадки:

«Первый гром с запада — к урожаю».

«Хвощ прет — на недород».

«Зерновые выдадутся — травы не изладятся».

«Много выморочек-проплешей на озимях — к грибному году…»

Надежды с тревогами пополам! Что ж, затем хранимы были календари, дедов-прадедов заветное, чтоб держать селян в постоянной готовности противопоставить стихии свою сметку, расчет сил и возможностей, каким обладали хозяйства. Сознавала деревня зависимость от обстоятельств. Погода не в воле людей. Свой путь к власти над природой искали несчетные поколения землепашцев. В общую сокровищницу знаний вносили вклад и русский, и другие народы. Вот наблюдения чувашей, ставшие сто лет назад достоянием читающей публики:

«Если курицы весной рано с насеста сходят, будет плохое лето, а если поздно, то хорошее».

«У вяза много почек — уродится ячмень».

Чем же майские дни отмечены в деревенских святцах?

Традиции первомая, считается, позаимствованы с запада. Смотря какие традиции. В древней Руси на рубеже весны и лета отмечался «гулёный день», отзвук древнего культа цветов, деревьев, поклонения огню.

Впечатляет самобытность, разнообразие обрядов, сопутствовавших ему на Севере. Скажем, в селеньях Лешуконья, Пинеги, Холмогорщины «гулёный день» отмечался на угорах. Приносили самовары, угощались чаем, постряпушками — шаньгами, кулебяками с треской, палтусом, со свежей речной рыбой. К ночи на угорах пылали костры. У соседей архангельских поморов — мужиков Олонецкого края — канун пахотной страды отмечали складчиной вокруг соломенного чучела, которое потом сжигалось.

В городах гулянья-маевки проводились в рощах, на берегах рек. Прихватывали с собой снедь, в почете, например, были печеные яйца. Раскладывались костры, молодежь пела, танцевала под гармони, под балалайки. В Москве XIX века, где «гулёный день» справляли или 1 мая, или в первое воскресенье мая, на этот случай в Петровском парке, в Сокольниках строили балаганы-однодневки.

При найме на завод, фабрику рабочие специально договаривались, будет им 1 мая праздником или полупраздником, когда смена заканчивается с полудня. Администрация предприятий тогда сама устанавливала количество ежегодных выходных: от 76 до 98 (включая воскресенья).

Правительственный закон 1897 года сократил их число до 66, из них 8 православных праздников, отмечавшихся в определенные дни, и 6 двунадесятых переходящих праздников. Если закон отменил празднование Сретенья, Петрова дня, Казанской, ряда других, мог ли уцелеть «гулёный день» старины?

Доставало в прошлом причин, чтобы стирались в памяти народные месяцесловы.

* * *

По ним 1 мая — Кузьма.

В северных календарях — снеток белозерский.

«Кузьма — бесталанна голова», «кузькина мать», «подкузьмить» — трепалось имечко поговорками, пословицами.

Кузьма, указчик устных святцев, освящал работы на приусадебном участке: «Сей морковь и свеклу». «Огород — бабий доход». Высевались и укроп, редис. По тайности от очей завидущих. Опасайся чужих, не то обурочат. «Зависть — что твоя ржавчина, весь урожай съест поедом».

Семена перед посевом вымачивали, спрыскивали речной, родниковой водой, притом родник задабривался денежкой. Ко грядам вывозили семена в лапте, творили заговор для пущей надежности.

Год году рознь. Не на исходе апреля, то в первых числах мая у рыбаков Белого озера горячая пора: лов снетка неводом! Зачин лова определял подход снетка к устьям Ковжи и Кеми, зависевший в свою очередь от таяния льдов. Путина краткая, 7-10 дней.

Навезут, бывало, снетка, в Вологде улицы и то рыбой пахнут.

2 мая — Трифон и Никифор.

В устных календарях — новина.

«Пришел Трифон — кросна вон».

Кросна, ткацкие станы, убери на поветь. «Обетный конец» — трубу портна, полотна домашней выделки, расстели на полосе, чтобы «обновить новину». При этом крестились, поклоны били ткачихи:

— Матушка-весна, одевайся в нову новину, дай нам ржи, дай льну долгого. Значит, на солнышке белить холст — весну одаривать к урожаю, к достатку в доме.

Где строго соблюдались заветы предков, нельзя было в день Трифона и Никифора обзаводиться обновами из одежды: нынче не вам, бабы, — весне честь!

3 мая — Федор.

В устных календарях — окликание родителей.

«На Федора покойники тоскуют по земле». Вестимо, просятся к плугу, бороне из загробного мира о страдну пору с помогой-помочью…

Воображаю, затемно у нас с Быкова и Киселева, Чернецова и Пригорова спешили до восхода солнца поспеть на Мыгру, к белой церкви на погост дети-сироты, люд пожилой, старухи с батожками.

Тихая моя родина, глухомань глубинная, попала в летописи только в 1453 году под названием волости Городишной, хотя земли Присухонья, как владенья Ростово-Суздальской Руси, заселялись издавна, а при помощи государства — с середины XIV века.

Раньше, чтобы храм поставить, место много значило. Мыгра — насыпной холм, круча над водами Городишны. Когда-то высилась здесь крепость: из остатков башен срубили церковь, замененную впоследствии двухэтажной каменной.

Заря румянилась, плач, стенанья оглашали холм.