канун Мидсоммара6, так что мы будем праздновать в два раза усерднее.
– Девяносто пять! Я и правда настолько стара? Но тогда маме и папе будет… – Виборг считает на пальцах. – Нет, не сходится. Получается, что их уже нет, так? Они умерли? Поэтому они не отвечают?
Нина мягко кивает.
Лицо старушки морщится, и она начинает безутешно плакать:
– Почему мне ничего не сказали?
Из беззубого рта течет струйка слюны.
Завтра Виборг об этом забудет. Но будет вспоминать заново. И всякий раз кажется, что она получает известие о смерти родителей впервые.
– Но Фредрика приезжает почти каждый день, – мягко говорит Нина. – Ваша внучка.
– У меня есть внучка?
– Да. И она ждет ребенка. Сейчас у нее огромный живот, – рассказывает Нина и надеется, что это поможет Виборг все вспомнить. – Вы станете прабабушкой.
Виборг качает головой:
– Почему мне здесь ни о чем не рассказывают?
Нина приносит салфетку и помогает Виборг высморкаться.
– Сейчас вам лучше поспать. Фредрика собиралась приехать завтра. Вы же хотите быть бодрой, когда ваша внучка придет?
Она забирает телефон из рук Виборг, и ей удается заставить старушку взять поильник. Пока Виборг пьет, Нина взбивает ее подушки.
– Я могла бы что-нибудь испечь, если бы знала, что ко мне придут гости, – бурчит Виборг и ложится в постель. – Посидишь со мной, пока я не засну?
Нина обещает, испытывая чувство благодарности за то, что ночь выдалась спокойной.
Она сидит с Виборг, пока сама не начинает клевать носом. Когда подбородок старушки падает на грудь, Нина снова выходит в коридор. Свет на потолке перестал мигать. Она смотрит на часы. Утренний персонал придет с минуты на минуту.
Подойдя к комнате для персонала, Нина замечает, что там темно.
Там всегда горит свет. Должно быть, перегорели лампочки. Она тянется к выключателю, которым никогда не пользовалась, и осторожно нажимает на него. Сердце на секунду замирает в груди, когда свет зажигается и Нина видит на себе пристальный взгляд.
За столом сидит Моника. Папка с отчетами все еще открыта и, кажется, нетронута.
Сердце Нины бьется громко и быстро, словно желая нагнать пропущенный удар. Уголок рта у Моники медленно поднимается, образуя кривую улыбку, которая на ее лице выглядит совсем незнакомой.
– Ну надо же, это ли не малышка Нина? – восклицает она.
Датчики движения. Почему они не сработали, когда она встала с кровати?
– Пойдемте, – говорит Нина, протягивая руку. – Лучше нам вернуться домой.
Электричество! Видимо, датчики не сработали из-за перебоев с электричеством. Надо вписать это в отчет.
Моника смотрит на протянутую ей руку. В ее глазах мелькает насмешливое выражение.
– Домой? – переспрашивает она. – Я помню, как ты бывала у нас дома каждый день. Пожалуй, никто и никогда не держался за мою юбку так, как ты. Даже мои собственные дети…
Нина опускает руку. Голос Моники изменился. Теперь он ниже, кажется, будто он исходит из глубины женщины, словно она полая внутри.
– Ты так старалась нравиться мне, – продолжает Моника, хрипло смеясь. – Ты была похожа на виляющего хвостом щенка, почти пускала слюни, когда тебе позволяли мне помочь… Мы едва успевали доесть, как ты уже была готова мыть посуду… – Ее голос становится еще ниже: – Ты была настоящим мучением. Кукушонком, который пытался обрести у нас дом.
У Нины холодеет лицо.
Это не она. Это все деменция. Она не знает, что говорит.
Моника поднимает бровь, словно услышав ее мысли. – Неудивительно, что твоя мать пила, чтобы все это вынести, – ухмыляется она. – Теперь я все знаю. Я говорила с ней. Здесь. – И Моника постукивает пальцем по виску. – Могу сообщить, что она тобой недовольна. Мама Нины умерла много лет назад. Превратилась в пепел. Захоронена на кладбище в Люкке. Каждое Рождество и день рождения, каждый День матери и День всех святых Нина приносит на могилу цветы. Зажигает свечи и читает «Отче наш», хотя и не верит, что кто-то ее слышит. Но прекратить она не решается.
Моника никогда не была знакома с ее мамой. И они конечно же не могли общаться и сейчас.
– Пойдемте, уложим вас в постель, – выдавливает из себя Нина.
Моника моргает, словно только что пробудилась ото сна. Смотрит в коридор.
– Доброе утро, – здоровается Рита, входя в комнату. – А вы тут беседуете?
Нина может только молча кивнуть – боится, что голос подведет ее, если она попытается что-то сказать.
Моника наблюдает за ними пустым взглядом. Она здесь и одновременно где-то еще.
– Все в порядке? – спрашивает Рита, с любопытством глядя на Нину.
Нина устало улыбается. Откашливается.
– Может, ты поможешь Монике дойти до кровати? Рита смотрит на часы на стене. Утренняя смена началась несколько минут назад. Теперь это ее работа, а не Нины.
– Конечно. Но было бы здорово сначала выпить кофе, – говорит она и подходит к Монике, которая послушно встает из-за стола.
Нина смотрит на нее.
Это деменция. Ничего удивительного.
Она знает, что сказать, когда надо утешить родственников. То, что выявляет деменция, совсем необязательно связано с самочувствием больного. Это всего лишь миф, что тогда показывается их настоящее «я».
Но себя убедить в этом сложнее. Кукушонок. Вот как Моника о ней думала все это время? Или Юэль вбил это в голову Моники? Они обсуждали ее, смеялись над ней?
В дверях Моника оборачивается. Смотрит на Нину, улыбаясь чужой улыбкой, а потом выходит с Ритой в коридор.
Юэль
Рядом с алкомаркетом попрошайка бренчит монетами в бумажном стаканчике. Юэль ищет в карманах мелочь, но не находит. Не глядя попрошайке в глаза, разводит руками.
Он продолжает избегать чужих взглядов, когда идет между стеллажами. Хочет минимизировать риск, что придется разговаривать с кем-нибудь из знакомых. С кем-то из школы или старым приятелем мамы. Как у нее сейчас дела? В «Соснах». Да что ты говоришь? Юэлю не нужно осматриваться в магазине, чтобы найти дорогу к полкам с вином в трехлитровых картонных упаковках. Он бывал здесь достаточно много раз, чтобы точно знать, куда надо идти.
Когда он тянется за упаковкой рислинга, кто-то становится вплотную к нему. Юэль чувствует запах табака и влажных волос, слышит скрип кожаной куртки. До его локтя дотрагивается рука с содранным кроваво-красным лаком на ногтях.
– Так ты вернулся в город?
Юэль неохотно оборачивается. Смотрит на обращенное вверх лицо. Катя едва достает ему до груди.
– Кажется, лучше тут не стало, – отвечает он. – Как ты?
– Все путем.
Она постарела. Помада забралась в морщинки на верхней губе, так что над губой