Читать интересную книгу Трактир жизни - Иннокентий Анненский

Томление

Сонет

Я – бледный римлянин эпохи Апостата.Покуда портик мой от гула бойни тих,Я стилем золотым слагаю акростих,Где умирает блеск пурпурного заката.

Не медью тяжкою, а скукой грудь объята,И пусть кровавый стяг там веет на других,Я не люблю трубы, мне дики стоны их,И нестерпим венок, лишенный аромата.

Но яд или ланцет мне дней не прекратят,Хоть кубки допиты, и паразит печальныйНе прочь бы был почтить нас речьюпогребальной!

Пускай в огонь стихи банальные летят;Я все же не один: со мною раб нахальныйИ скука желтая с усмешкой инфернальной.

Преступление любви

Средь золотых шелков палаты Экбатанской,Сияя юностью, на пир они сошлисьИ всем семи грехам забвенно предались,Безумной музыке покорны мусульманской.

То были демоны, и ласковых огнейВсю ночь желания в их лицах не гасили,Соблазны гибкие с улыбками алмейИм пены розовой бокалы разносили.

В их танцы нежные под ритм эпиталамыСмычок рыдание тягучее вливал,И хором пели там и юноши, и дамы,И, как волна, напев то падал, то вставал.

И столько благости на лицах их светилось,С такою силою из глаз она лилась,Что поле розами далеко расцветилосьИ ночь алмазами вокруг разубралась.

И был там юноша. Он шумному веселью,Увит левкоями, отдаться не хотел:Он руки белые скрестил по ожерелью,И взор задумчивый слезою пламенел.

И всё безумнее, всё радостней сверкалиГлаза, и золото, и розовый бокал,Но брат печального напрасно окликал,И сестры нежные напрасно увлекали.

Он безучастен был к кошачьим ласкам их,Там черной бабочкой меж камней дорогихТоска бессмертная чело ему одела,И сердцем демона с тех пор она владела.

«Оставьте!» – демонам и сестрам он сказалИ, нежные вокруг напечатлев лобзанья,Освобождается и оставляет зал,Им благовонные покинув одеянья.

И вот уж он один над замком, на столпе,И с неба факелом, пылающим в деснице,Грозит оставленной пирующей толпе,А людям кажется мерцанием денницы.

Близ очарованной и трепетной луныТак нежен и глубок был голос сатаныИ с треском пламени так дивно оттенялся:«Отныне с Богом я, – он говорил, – сравнялся.

Между Добром и Злом исконная борьбаЛюдей и нас давно измучила – довольно!И если властвовать вся эта чернь слаба,Пусть жертвой падает она сегодня вольной.

И пусть отныне же, по слову сатаны,Не станет более Ахавов и пророков,И не для ужасов уродливой войныТри добродетели воспримут семь пороков.

Нет, змею Иисус главы еще не стер:Не лавры праведным, он тернии дарует,А я – смотрите – ад, здесь целый ад пирует,И я кладу его, Любовь, на твой костер».

Сказал – и факел свой пылающий роняет…Миг – и пожар завыл среди полнощной мглы…Задрались бешено багровые орлы…И стаи черных мух, играя, бес гоняет.

Там реки золота, там камня гулкий треск,Костра бездонного там вой, и жар, и блеск;Там хлопьев шелковых, искряся и летая,Гурьба пчелиная кружится золотая.

И, в пламени костра бесстрашно умирая,Веселым пением там величают смертьТе, чуждые Христа, не жаждущие рая,И, воя, пепел их с земли уходит в твердь.

А он на вышине, скрестивши гордо руки,На дело гения взирает своего,И будто молится, но тихих слов егоРасслышать не дают бесовских хоров звуки.

И долго тихую он повторял мольбу,И языки огней он провожал глазами,Вдруг – громовой удар, и вмиг погасло пламя,И стало холодно и тихо, как в гробу.

Но жертвы демонов принять не захотели:В ней зоркость Божьего всесильного судаКоварство адское открыло без труда,И думы гордые с творцом их улетели.

И тут страшнейшее свершилось из чудес:Чтоб только тяжким сном вся эта ночь казалась,Чертог стобашенный из Мидии исчез,И камня черного на поле не осталось.

Там ночь лазурная и звездная лежитНад обнаженною евангельской долиной,Там в нежном сумраке, колеблема маслиной,Лишь зелень бледная таинственно дрожит.

Ручьи холодные струятся по каменьям,Неслышно филины туманами плывут,Так самый воздух полн и тайной, и забвеньем,И только искры волн – мгновенные – живут.

Неуловимая, как первый сон любви,С холма немая тень вздымается вдали,А у седых корней туман осел уныло,Как будто тяжело ему пробиться было.

Но, мнится, синяя уж тает тихо мгла,И, словно лилия, долина оживает:Раскрыла лепестки, и вся в экстаз ушлаИ к Милосердию Небесному взывает.1901

Вечером

Пусть бледная трава изгнанника покоит,Иль ель вся в инее серебряная кроет,Иль, как немая тень, исчадье тяжких снов,Тоскуя, бродит он вдоль скифских берегов, –Пока средь стад своих, с лазурными очамиСарматы грубые орудуют бичами, –Свивая медленно с любовию печаль,Очами жадными поэт уходит в даль…В ту даль безбрежную, где волны заклубились;Редея, волосы седеющие сбились,И ветер, леденя открытое чело,Уносит из прорех последнее тепло.Тоскою бровь свело над оком ослабелым,И волосом щека подернулася белым,И повесть мрачную страстей и нищетыРассказывают нам увядшие черты:О лжи и зависти они взывают к свету,И цезаря зовут, бесстрашные, к ответу.А он все Римом полн – и, болен и гоним,Он славой призрачной венчает тот же Рим.На темный жребий мой я больше не в обиде:И наг, и немощен был некогда Овидий.1901

«Я устал и бороться, и жить, и страдать…»

Я устал и бороться, и жить, и страдать,Как затравленный волк, от тоски пропадать.Не изменят ли старые ноги,Донесут ли живым до берлоги?Мне бы в яму теперь завалиться и спать.А тут эти своры… Рога на лугу.Истерзан и зол, я по кочкам бегу.Далеко от людей схоронил я жилье,Но у этих собак золотое чутье,У Завистливой, Злой да Богатой.И в темных стенах казематаДлится месяцы, годы томленье мое.На ужин-то ужас, беда на обед,Постель-то на камне, а отдыха нет.

Я – маниак любви

Во мне живет любви безвольный маниак:Откуда б молния ни пронизала мрак,Навстречу ль красоте, иль доблести, иль силам,Взовьется и летит безумец, с жадным пылом.Еще мечты полет в ушах не отшумит,Уж он любимую в объятьях истомит.Когда ж покорная подруга крылья сложит,Он удаляется печальный – он не можетИз сердца вырвать сна – часть самого себяОн оставляет в нем…Но вот опять, любя,Ладья его летит на острова ИллюзийЗа горьким грузом слез… Усладу в этом грузеВ переживанье мук находит он: своюОн мигом оснастил крылатую ладьюИ, дерзкий мореход, в безвестном океане,Плывет, как будто путь он изучил заране:Там берег должен быть– обетованье грез!Пусть разобьет ладью в пути ему утес…С трамплина нового он землю различает,Он в волны прыгает, плывет и доплываетДо мыса голого… Измучен, ночь и деньТам жадно кружит он: растет и тает тень –Безумец всё кружит средь дикости безвестной:Ни травки, ни куста, ни капли влаги пресной;Палящий жар в груди, часы голодных мук, –И жизни ни следа, и ни души вокруг,Ни сердца, как его… Ну, пусть бы не такого,Но чтобы билось здесь, реального, живого,Пусть даже низкого… но сердца… Никого…Он ждет, он долго ждет… Энергию егоДвоят и жар, и страсть… И долго в отдаленьиБезумцу грезится забытому спасенье.Всё парус грезится… Но безответна твердь,И парус, может быть, увидит только Смерть.Что ж? Он умрет, земли, пожалуй, не жалея…Лишь эта цепь потерь с годами тяжелее!О эти мертвецы! И, сам едва живой,Души мятущейся природой огневойВ могилах он живет. Усладу грусти нежнойЛишь мертвые несут его душе мятежной.Как к изголовью, он к их призракам прильнет.Он с ними говорит, их пилит и заснетОн с мыслию о них, чтоб, бредя, пробудиться…Я – маниак любви… Что ж делать?Покориться.

Impression Fausse[32]

Из сборника «Parallement» [33]

Мышь… покатилася мышьВ пыльном поле точкою чернильной…Мышь… покатилася мышь…По полям чернильным точкой пыльной.

Звон… или чудится звон…Узникам моли покойной ночи.Звон… или чудится звон…А бессонным ночи покороче.

Сны – невозможные сны,Если вас сердцам тревожным надо,Сны – невозможные сны,Хоть отравленной поите нас усладой.

Луч… загорается луч…Кто-то ровно дышит на постели.Луч… загорается луч…Декорация… иль месяц в самом деле?

Тень… надвигается тень…Чернота ночная нарастает.Тень… надвигается тень…Но зарею небо зацветает.

Мышь… покатилася мышь,Но в лучах лазурных розовея.Мышь… покатилася мышь,Эй – вы, сони… к тачкам поживее!..

Каприз