приличном обществе.
Стоя напротив старомодного дома, в котором жил Фил, Сара обозревала его критическим оком. Кирпичи коричневые, как старая картошка, а лепной карниз под крышей казался убогой повязкой на дорогом, но разваливающемся старом здании.
– Очень ему подходит – жить в таком месте, – вслух сказала она сама себе. В Нью-Йорке совершенно безопасно было говорить с собой. Тут даже привратник что-то бормотал себе под нос, сражаясь на ветру с пакетами из химчистки.
Волосы Сары упали ей на лицо и прилипли к только что намазанной средством от простуды губе. На верхней губе болячка нежданно-негаданно выскочила за одну ночь. Сара как раз только что зашла в аптеку за мазью. И теперь благоухала камфорным маслом. Она снова забрала выбившиеся пряди в низкий хвостик.
– Я смогу. – Она бросила взгляд на часы. Без пяти десять. Она перешла улицу.
Хотя Фил составлял важную часть жизни Кассандры вот уже более двадцати лет, с тех пор как издательство «Айрис Букс» опубликовало ее первый роман, жил он всегда в Нью-Йорке, так что Сара никогда не проводила с ним много времени. Ей вспомнилась их первая встреча – она тогда была еще ребенком. Он почти ничего не говорил, а его попытки дружественно улыбаться казались неловкими и неестественными, словно лицевые мышцы у него просто-напросто не привыкли к такому положению.
Сара написала ему по электронной почте и попросила о встрече. Он ответил через три часа: «У меня, в понедельник, в десять утра. Поговорим. Фил».
И все.
При одной мысли о том, чтобы просить его о помощи, живот у нее скручивало паническим спазмом. Плечо оттягивала сумка, в которой лежал ноутбук, несколько блокнотов и миска с тем, что ее отец назвал бы пудингом мира.
С тех пор как Фил написал рецензию на ее первый и единственный роман, прошло уже девять лет. Сара отдала ему книгу, преисполненная самых радужных надежд. Она уже приносила ее на семинары и обсуждала с пишущими университетскими друзьями – всем им книга очень понравилась. Мама назвала ее «многообещающей».
Но не Фил. Он в пух и прах раскритиковал «туннельное видение» Сары и ее «полнейшую неспособность заглянуть в сердца» персонажей. Книга оказалась «поверхностной», персонажи – «плоскими и недораскрытыми». Десятистраничный суровый разнос врезался Саре в самую душу. Если в романе и было что-то хорошее – или хотя бы что-то, что можно было спасти, Фил об этом и словом не упомянул.
Тогда Сара ни за что не призналась бы в этом, но она почувствовала себя глубоко униженной. Что хуже всего, в глубине души она знала: Фил прав. Майк придумал для нее множество оправданий. Фил, сказал он, скорее всего, растерял былую остроту ума. А еще Майк спросил, так ли Саре хочется писать и дальше. Кассандра говорила ровно противоположное – что Саре стоит писать и дальше. Необходимо писать. Говорила – Фил один из самых суровых критиков, так что нельзя сдаваться.
Сара тогда как раз оформлялась в магистратуру – искала хорошую программу литературного мастерства. Но через три недели после убийственной рецензии Фила решила, что на самом деле не так уж и хочет писать романы, – и подалась на несколько программ по риторике и композиции. С тех пор она не написала ни строчки.
Пригладив волосы, она назвала швейцару в подъезде Фила свое имя.
И застыла перед лифтом.
– Вы заходите? – нетерпеливо спросил какой-то жилец. В руках у него был бумажный пакет из бейгельной, из которого пахло кленовым сиропом и беконом. Сара зашла в лифт. От запаха еды в сочетании с камфорным маслом чуть-чуть подташнивало. Левый глаз у нее начал подергиваться.
На двадцать втором этаже Сара вышла из лифта – медленно и осторожно, словно боясь наступить на мину. Отыскала квартиру – сразу за лифтом. Несколько мгновений подождала, набираясь мужества. Сглотнула, задрала подбородок и подняла руку, чтобы постучать. Не успели костяшки ее пальцев соприкоснуться с деревом, Фил распахнул дверь. Сара вздрогнула.
– Э-э-э… здравствуйте? – пролепетала она, вцепившись в сумку.
Она ожидала от Фила какой-нибудь язвительной реплики. Например: «Наконец-то решила, что и я на что-то сгожусь?» Или «Ну что, приползла, поджав хвост?»
Но нет. Фил выглядел усталым. Глаза слегка покрасневшие, лицо осунулось. Борода клочковатая, седые волосы и брови встрепаны. Сколько ему уже? Семьдесят?
– Входи, – пробормотал он.
– Спасибо?
Сара двинулась за ним. С каждым шагом ее тошнило все сильнее.
Фил провел ее в гостиную с высоким потолком и большими окнами. Дальнюю стену целиком занимали темные книжные полки вишневого дерева, уставленные книгами. Пол – паркетный, светлый, высокие оконные рамы – тоже деревянные, того же насыщенного оттенка. В углах комнаты громоздились стопки книг, другие стопки – рядом со столом. На журнальном столике у дивана – огромная пурпурная ваза с черными ирисами.
Фил жестом пригласил Сару сесть на современного вида диван, обтянутый черной кожей, а сам занял черное кресло напротив. Она напряженно села, стараясь не забывать дышать.
Лицо у Фила было обветренное, красноватое – точно у старого рыбака. На приставном столике стояла кофейная чашка, на кофейном столике между ним и Сарой – стопка книг по истории и живописи.
Он был одет в строгие брюки, крахмальную серую рубашку и черные носки с золотистыми мысками. Сара никогда не видела Фила в носках. Может, доведись ей хоть раз увидеть его таким, все эти годы он не казался бы ей настолько устрашающим. Даже Муссолини в носках, наверное, выглядел чуть менее зловеще.
– Налить чего-нибудь?
Сара не отказалась бы от чашки чая, но Фил, как известно, пил только кофе.
– Можно воды?
Фил принес стакан воды и протянул Саре. Она откашлялась и неуверенно отпила. Фил откинулся на спинку кресла, скрестил ноги и крепко, плотно сложил руки на груди.
Давай уже выкладывай, скорее отмучаешься. Она отставила стакан на кофейный столик и снова откашлялась.
– Я просто хотела поговорить об…
– «Эллери Доусон», – перебил Фил глубоким хрипловатым голосом. Он подался вперед, положив руки на бедра. – Пятая книга. Которую тебе полагается написать.
Саре больше нравилось, когда он сидел откинувшись. Дальше от нее.
– Вы уже знаете? – Она отпила еще воды и вцепилась в ручки лежащей на коленях сумки.
– «Айрис» все еще принадлежит мне.
Сара почувствовала себя дурой.
– Ну да, конечно.
– Но я и раньше знал. Твоя мать мне сказала.
– Вы знали заранее?
Сама мысль о том, что кто-то другой знал и ничего не сказал ей, была ненавистна Саре. Еще и не предупредил вовремя, чтобы она успела остановить все это безумие, пока оно не получило статус «предсмертной просьбы».
Долгие годы привычного агрессивно-нахмуренного